Валерий Иванов
Пасквиль для Пушкина А. С.
25 января
Яркое зимнее утро. Набережная Мойки. Петербург. У дома № 12 остановилась карета. Из нее норовистым стремительным движением выскочил молодой человек с кудрявой шевелюрой лет тридцати.
– Александр Сергеевич, – послышалось от извозчика.
– Что?! – Пушкин обернулся, будто это был очень важный оклик его в жизни.
– Без головного убора сегодня? – шутливо обратился к нему извозчик съемного транспорта, как жители негласно называли в Петербурге установленное название двуколки. На двух верховых лошадях карету можно было свободно остановить на любой из дорог города, и при ее свободных местах она могла доставить в любую точку северной столицы Петра Первого.
На улице последние дни январского месяца. Недавно спал мороз, но, по народным поверьям, крутые дни еще предполагались в начале февраля.
– Да, простите, – зачем-то поэт и знаменитость города извинился перед кучером.
Он запихнул в карман пальто руку и извлек оттуда несколько монет, их было действительно мало. Цилиндр, которым так дорожил Пушкин, был однажды выкуплен у лавочника на торгах и имел ценность как дубликат некоего молодого, но перспективного демократа, писателя Авраама Линкольна, почитателем которого он был, схожий с шляпой представителей вигов1 в штате Иллинойс, партии на основе коалиции антимасонской партии. Пушкин про себя протестовал разросшейся анонимной лиге масонского движения в виде тайных обществ. Александр Сергеевич придерживался более оптимального религиозного, в крайнем случае, партийного строения, совершенно не касающегося монархии. Пушкин всегда был за царя и в отношении этого еще ранее задумался над изучением полувековых действий, связанных с бунтом против монархии, а именно, ведущего разбойничий принцип своего лиходеяния, как любил называть таким словом Пушкин воров и разбойников, согласуясь с литературным о них высказыванием, схожего с сообществом Емельяна Пугачева, еще осенью закончив роман «Капитанская дочка».
Пушкин отрицательно относился к вольнодумствам и людям без дела с разбойничьими наклонностями. Хотя в детстве сам не раз попадался надзирателю в Царскосельском лицее за буйный нрав, непослушность и хулиганские выходки. Лишь по окончании лицея, покинув компанию своих сверстников, снизошел к более самостоятельному вспоенному поведению, лишь иногда рассылая своим друзьям по детскому коллективу все более рассудительные письма, получая от них так же сдержанные ответы.
Отдав вознице монеты в благодарность, что тот его окликнул, оставшиеся после вчерашнего гулянья и платы за проезд с Жуковским, он сожалел отчасти, что их было мало отдать за столь важную для него вещь. Забрав цилиндр из крытой двуколки, поспешил покинуть, надев его на себя, но уже считая глупо держать в качестве культового предмета на себе. Войдя в подъезд, Александр поспешил снять головной убор. В его мыслях было совершенно не до сентиментальности, разговор, начатый в лавке закусочной с В. Жуковским, будоражило его. Александр словно повзрослел за эти часы, узнав слух о том, что его жена Наталья Николаевна, в девичестве Гончарова, имеет тайное разрешение к себе от некоего Жоржа Дантеса, французского офицера кавалергарда. Вчера на окраине Невского проспекта, оказавшись в трактирной, Пушкин и Жуковский встретились не более как закадычные друзья, но, скорей, как два обывателя литературной науки.
В трактирной было на удивление пусто, чем в обыденности трудовых дней. Мороз заставил товарищей упиваться в споре о литературном деянии Пушкина, о создании им новой повести. Впрочем, и о том, что она никак у него не получалась из-за поведения его жены, или попросту измены. Путь Жуковского и Пушкина состоял поначалу пешим ходом по Невскому проспекту, лишь угнетенное состояние штатного наставника наследника престола позволило пригубить с поэтом несколько капель игристого.
– Не думай толком, Александр Сергеевич, – Жуковский всегда с уважением относился к незыблемому поэту, поразившему его еще тогда, в Царском Селе, своей сдержанностью, откровением, тактичностью и поддерживающим юмором.
Воздержанный к самооткровению, Василий Андреевич словно нуждался в поддержке юнца Пушкина, в те ранние года он относился к Александру, скорее, как к сыну. Ощущая разрыв в своей личной жизни, неустройство, разрыв открытых чувств к любимой женщине, пытаясь уйти от неудач и не уйти в себя, он много разъезжал, кроме увлечения сочинениями, став поэтом под редакторством юного Александра. После трогательных вещей, произошедших с ним в связи с его женой, боялся потерять, скорее, не друга, но учителя и помощника в его творческом деянии.