– Ви, месье, я знаком с указом ее величества, остается приступить к своим обязанностям, – сказал барон де Геккерн Жорж Дантес.
Француз был от радости вне себя.
– Предлагаю за это встряхнуть, а, барон? – лукаво намекнул полковник.
Новое слово ввело в заблуждение француза, полковник прервал намечающий прием сигары.
– Ich meine Feiern, Baron16,– сказал он воодушевленно.
– Ах да, конечно, мсье.
После некоторого правления новоявленной французской империей голландской буржуазией подростком Дантес был привлечен к иноземному диалекту общения, и немецкий язык был более знаком ему, чем русский.
Дантес плохо говорил по-русски, но знал свое дело. Между ними возникло некоторое молчание. Полетика курил, Дантес осматривал обиход комнаты. Ее уклад составляли окно с подсвечниками, за столом у окна стул, на столе канцелярия, где находился полковник, от него по левую руку портрет царя, по правую домашняя библиотека. Сам полковник бывал здесь редко.
Вскоре пришли Ульяна с прибором для выпивки, что воодушевило Дантеса, однако он был сдержанным и после предложения употребить чарку сделал вид, что, так и быть, согласен. Они выпили, хозяин дома, не докуривая сигару, в последний раз затушил окурок о серебряную гравированную тарелочку. Затем предложил гостю присесть на кресло-скамью.
– Собственно, барон Дантес де Геккерн, – начал полковник, – у нас тут произошло некоторое совещание.
Полетика не уточнял, что совещание прошло семейное.
– Поступило предложение о зачислении вас в нашу эскадрилью, что вы на это скажете? – спросил его Полетика.
Дантес ненавязчиво намекнул взглядом на продолжение банкета. Он уже раскинул по-домашнему руку на спинке скамьи. Серьезное предложение оторвало его от вальяжности, он собрался.
– Мне стоит подумать, мсье, – менять шило на мыло он не желал.
Он привстал, направился к библиотеке, но тут его взгляд направился к полковнику. Полетика снова начислял. Так, ушло чуть менее 250 граммов водки в графине в течение их беседы о политике, о новой железной дороге, о том, что один из них мог лучше придумать гимн, посвященный царю, недавно утвержденный и сочиненный Жуковским.
– К чему эта крылатость, я совершенно с вами согласен, Александр Михайлович. После этих изуверств несчастных декабристов, людей, которые имеют свою точку зрения. Кто в России имеет право не молчать, вы русские? – как мог сформулировал Дантес. – Это великая страна. Когда я сюда ехал, я еще не знал о таких низложениях. С вами опасно связываться, – пошутил Дантес.
Полетика молчал, отчасти француз был прав, и, если и был он, Полетика, словоохотлив, как и Дантес, не стал бы с ним так откровенничать. Француз в действительности уважал Россию такую, как независимую державу, его родина сама переместилась, что называется, из рук в руки, и лишь по венскому соглашению после поражения французов под Москвой страна приняла статус королевства. Конечно, Полетика где-то не соглашался со словами поручика Нидерландов, но тот был для него интересным собеседником, не более, и в противоестественной речи о монархии не уличал в нем бунтовщика, он способен разве что на дебош, считал полковник, но тихий.
– Царь имеет право на все, мой дорогой друг, – он разлил водки и передал чарку гостю, – но, главное, он царь, а мы служим России.
Он поднял перед Дантесом стопку, тот повторил за ним, они выпили. В это время в комнате для приема гостей уже находилась в ожидании Наталья Пушкина, Идалия оставила ее на мгновение, выйдя по делам. Гостья была уже воодушевлена заботой о новом наряде кузины.
– Душновато у вас, Александр Михайлович, – заметил Дантес.
Приоткрытая форточка никак не выветривала запах табака, появившийся из-за затяжного курения хозяина. Полетика употреблял здесь сигары только лишь по случаю.
– Позвольте, выйдем в гостиную, барон, – рукой полковник указал на дверь, желая облегчить состояние гостя.
Дантес улучил момент, чтобы тут же скрыться от ядовитого запаха. Сам Жорж Дантес, изредка бывая в доме Полетика, однажды лишь повстречал там Гончарову Екатерину, сестру Натальи Николаевны, приятный лик Пушкиной более очаровал Дантеса, но внимание он обратил на ее младшую сестру, поскольку переключившись на ее младшую сестру, мог чаще бывать в доме Пушкина, встречая и радуясь образу Наталии, видя уверенный рассудительный нрав и умный взгляд светской особы царского дворцового приближения. Он любил ее и желал быть с ней. Сам Пушкин для Дантеса был простоватым человеком, как казалось ему ошибочно. Взаимность была так же ложна, отношение к нему у Натальи Николаевны носило, скорее, дружеский характер, чем страстный. Тем самым Жорж Дантес обманывал сам себя и, встречая от Наталии Николаевны манящие взгляды, ошибался в ее твердых намерениях. Завернув в гостиную, он чувствовал себя как дома, как и во многих домах светского общества, с кем был хорошо знаком.