В 1826 по 1828 года на Северном Кавказе шли сражения на границе с турками, и большинство галантных офицеров вызвали на бои. Идалия Григорьевна едва ли замечала для себя интерес в обывателях московской молодой элиты, во время развлечений она искала для себя новый вид вдохновения. Но на одном из балов появился Пушкин.
К этому дню Александру Сергеевичу Пушкину в Москве послужила встреча с Петром Вяземским. Будучи в Петербурге, поэт и публицист предложил побывать племяннику своего друга Василия Львовича Пушкина для развлечения на светских встречах, балах. Остановившись зимой 1828 года проездом на Фонтанке, он рассказал другу о танцмейстере Йогеле. В Москве можно было, не переживая, как вести свой круг общения, так и обретать знакомства, в частности, для интересующей поэта темы об объединении поэзии и науки, об их вдохновении, и «дамы… дамы… дамы…». После встреч с одной из привлекательных особ в Михайловском Пушкин словно освободился из объятий женщины в несколько раз старше его, но, получив опыт заботы и нежности, Александр уже торопился в Москву.
Встреча с Наташей
Петр Вяземский – один из лучших друзей поэта, что-то вроде наставника – все реже относился к поэтической сфере, будучи более увлеченным массовыми увлечениями на ту пору 1828 года после сражения с турками на Северном Кавказе, больше уповал на балы, проводимые в расцветающем и спасенном в 1812 году городе от французского лицемера Бонапарта.
Они познакомились в Царском Селе, когда Вяземский с товарищем Василием Львовичем Пушкиным, являясь членами литературного общества «Арзамас», узнав о даровитом племяннике и произведении, затронутом литератором и переводчиком Фонвизиным, коллежским советником, пожелал с ним познакомиться. И в 1816 году юный поэт был принят в литературный клуб.
В один из вечеров уходящего 1828 года, упоенный вдохновением и чертами огней вечерней Москвы, Пушкин остановился у товарища по лицею Нощекина, тогда они отправились к дому Кологривовых на Тверской на адрес московского балетмейстера. Титулярный советник Петр Йогель, мастер танцев, обучал там мастерству балетного искусства, ведя частные уроки. Под Новый год пышность зала включала в себя все виды танцев, словно подведение итога учебных занятий в течение года. Все было в ажуре, прекрасной форме – два зала на пятьсот человек с подсвечниками бра на стенах, свисающими бронзовыми люстрами со светильниками. Внутри помещений в углу стояли горшки с большими растениями. Пушкин обратил на них внимание при своем появлении в зале, он в них не разбирался, поэтому не стал спрашивать следовавшего рядом с ним товарища по лицею Нощекина, к какому они виду относятся.
– А! Вот и Вяземский, – обрадовался Александр Пушкин старому приятелю, узнав его по эполетам, заметив сквозь балюстрады.
– Петр Васильевич! – поэт окликнул князя.
Он был настолько рад ему, что тут же, словно деревенщина, простак, не смущаясь светских гостей, опустив негласно разрешение Нощекина, поспешил по лестнице вниз.
– Друг любезный, вы ли это? А я думал, вы в Петербурге! – не скрывал радости Пушкин.
Друзья обнялись, обменялись любезностями, несколькими словами о том, что лучшее у них из произведений, кто над чем работает. К ним подошел Нощекин. Тот, не меняя великодушия, почтил его своей встречей. Лампады и яркий свет отражались от стен и позолот декора. Нощекин и Вяземский оставили Пушкина за разговором.
– Кстати, а вот, Петр Андреевич, хотел бы у вас спросить о петербургских манерах, – спросил его Нощекин.
Тот тут же был весь во внимании, страсть Вяземского – давать всеобщее прояснения того, что он лучше знал.
– Ого! – Петр Вяземский вошел в раж. – Конечно, Петербург с чертами наивысшего рассвета по сравнению с узкой гранью московского быта весьма и весьма преобразован.
– Вы так считаете? – Нощекин не ожидал открытого ответа от князя. – Москва – это, конечно, череда склок, и большинство в ней не терпимы, но ведь французский деятель не поленился прийти именно на Москву.
– Голубчик, от Московии до парижского Монмартра два аршина, я образно по длине пути, – пояснил Вяземский.
Нощекин внутри себя неистовствовал, когда напыщенный франт вновь преодолевает его в беседе. «Напущу на тебя Пушкина…» – думал лицеист, друг Александра Сергеевича.
Но в самом деле не считая в их разговоре ничего зазорного. Они даже не заметили, как поэт уже исчез с их поля видимости. Друг по лицею, шалопай и картежник, все же знал Вяземского, как уличить его в разговоре.