Вот кто разбрасывал камни. Вот кому он вернул долг. Что за черные пятна, которых никогда не отмыть?
— Я не нашла ни одной фотографии его матери. Ни одной ее вещи. За что?
— Вам лучше спросить мужа. Я в чужие дела не мешаюсь.
— Разве? — удивилась я. — Откуда же мой муж в точности знает о наших с вами беседах? С чего вы мне дочь любить советовали? О доверии говорили?
Нина Федоровна будто смутилась. Ей было не по себе. Я увидела ее лицо совсем близко. Маленькое, сморщенное личико, прикрытое огромными роговыми очками. У нее была старческая пресбиопия. За увеличительными стеклами очков выпученные глаза богомола. Они заморгали папиросными, синеватыми веками. Обиженно. Оскорбленно.
— Я не хотела сказать, что вы не любите дочь. Я имела в виду другое…
— Что другое?
— Я хотела сказать, — Нина Федоровна помедлила, она уже справилась с собой, — если у родителей согласия нет, то ребенок счастлив не будет. Какое его ждет будущее?
— Ах, вот как вы осведомлены о нашей семейной жизни! Мои родители знают меньше вас! — Я снова начала заводиться, как привычная скандалистка. Я такой стала и ничего не могла с собой поделать.
— Ванечка… Иван со мной делится. Он мне как родной. Я вам говорила…
Свинья! Какая свинья! Сделать нашу жизнь… Мою жизнь! Достоянием чужих, посторонних людей! Их сплетен, домыслов, докуки! Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу! Мерзость! Какая мерзость!
Не знаю, что прочла Нина Федоровна на моем лице, но она вдруг сказала:
— Он очень чувствует одиночество. Обостренно. Не как все. Не судите его. Его отец рано умер. Ваня очень его любил. Потерять отца так рано и остаться вдвоем с матерью мальчику-подростку…
Она запнулась и замолчала.
— Что в этом такого? Так бывает!
— Бывает, — судорожно вздохнула Нина Федоровна. — Вы сейчас расстроены. Давайте обсудим это потом. Простите. Я не могу больше говорить. Мне нужно отдохнуть.
— Что сделала его мать?!
— Ничего. Прошу вас, уйдите.
— Будьте любезны сделать над собой усилие, — сквозь зубы сказала я, — не обсуждать мою семейную жизнь. Ни с моим мужем! Ни с кем!
Нина Федоровна слабо махнула рукой. Я ушла, хлопнув дверью. Нина Федоровна слово сдержала в тот же день. Она отказалась нянчиться с Маришкой.
— Ты оскорбила Нину Федоровну! Я еле уговорил ее оставить все как есть! — взбешенно сказал муж. — Кто дал тебе право вмешиваться?
— Вмешиваться?! — усмехнулась я. — Это ты вмешиваешь посторонних в нашу жизнь! Ты! Даже моя мать не знает, как я живу!
— Да? Маме не сказала? — усмехнулся он. — Ничего. Папе скажешь. Твой отец у нас все знает. Как господь бог.
— Никто! Никто не знает! Никто, понял? — закричала я. — Кто дал тебе право?! Кто еще знает о моей жизни, кроме этой чужой тетки? Кто? Радислав? Твои сослуживцы? Кто?! Я тебя спрашиваю!
— Нина Федоровна мне как мать. Близкий человек. Вряд ли ты поймешь.
— Не пойму! Твои родители умерли! А мать у тебя одна! Она жизнь тебе дала! Не было бы ее, не было бы тебя! Где фотографии твоей матери? Где память о ней? Где ее могила? Ты там был? Хоть раз был?
— Замолчи! Слышишь? Замолчи! — Он щурил глаза. Он расстреливал меня ненавистью в упор.
— Никто и ничто не дает право забыть! Никто и ничто на всем белом свете! Никто и ничто!
Чем больше я кричала, тем спокойнее становился мой муж. Он ел мою злость и крепчал день ото дня. Но сейчас я его задела. Больно.
— Не лезь в мою жизнь! — сквозь зубы процедил муж. — Не лезь! Мне нет дела до твоей жизни! Ее для меня не существует. Мне не интересно говорить о тебе с кем бы то ни было. И не смей касаться дорогих мне людей! Все понятно?!
Он вышел из комнаты, затворив дверь. Спокойно и тихо. Не так, как я. Я осталась одна, и от моей яростной злости не осталось и следа. От меня самой не осталось и следа. Меня съели, сожрали до дна. Сегодня. Невозмутимо и хладнокровно. Я села на стул, уронив руки на колени, и вдруг вспомнила о растоптанной короне королевы снежинок. Вспомнила и засмеялась. Мне только что растоптали мою настоящую корону, а я смеялась, ни о чем не сожалея, ни во что не веря, ни на что не надеясь.
Мне стало все ясно. Мой муж — апологет кратких пособий буддизма — увлекался апокрифом индуизма. Рерих — настольная книга. Я видела картины Рериха, но никогда его не читала. Чему мой муж у него научился? Мне нужно было знать. Я встала и пошла в кабинет мужа, где он теперь спал. В это время он должен был укладывать Маришку в кровать. Но если бы он был у себя, все равно я взяла бы Рериха не спросясь. Я пошла в его кабинет и остановилась, застыла у закрытых дверей дочкиной комнаты. Как вкопанная.