Мой затылок пронзила острая боль, я упала на кровать как подкошенная. А моей дочери в комнате уже не было. Она ушла из дома. Давно. Я пролежала до сумерек. Она не пришла, а я не успела сказать. Мое сердце меня подвело. И я рассмеялась. Вслух. Мне некого было стесняться. Я одна. Совсем одна. На всем белом свете одна…
Я ушла к себе, смеясь. Смеясь над собой. Глупой, никчемной, самонадеянной дурой. Я провалила все. Провалила самое главное, а мне было смешно. До эйфории. Я одна. Совсем одна! А мне весело, как в анекдоте. Я захохотала, вспомнив бородатый анекдот. Совсем одна! Мне повезло? Мне нужен ответ. Мне повезло?
Мне не надоели подарки, но я сама их растеряла. Все растеряла: мою пахнувшую сказочной степью любовь, изрезанную моим невниманием дочь, всю мою семью в плетеном лукошке из ветвей тамариска — мирового древа шумеров. Моего лохматого ангела, к которому я поленилась прийти. Он был так далеко, так высоко. И я не пошла. На беду.
Или мое сердце засушила пустыня? Или душа моя в ней стала камнем? И я не узнала на другом языке жизненно важное мне слово «любовь»?
Я ходила и ходила по своей комнате, нарезая круги. Без устали, без отдыха, без снисхождения. Мне надо было знать. Мне важно было знать. Мне повезло? Почему я смеюсь? Что это значит? Мне повезло? Даже не знаю, пришел ли кто-то домой. Я обо всех забыла. Мне важнее было знать. Мне повезло?
Зачем я поверила? Ко мне так и не пришел вестник, обещанный Рерихом. Не встал рядом, не улыбнулся. Кто даст ему приказ лечить мое несчастье улыбкой? Или это моя улыбка лекарство? Мой тугой пояс? Моя крепкая обувь? Это все мое достояние?
Я вышла на балкон. Бездонное, невиданное ночное небо было чудесно, бесподобно, богоподобно. Его безжизненная красота была так невыносима. Я видела планеты и звезды совсем близко. Вот Мицар — горячее сердце Большой Медведицы, неразлучной со своим детенышем. Ей не потерять свою дочку, ведь ее любовь светит Полярной звездой в самом центре купола неба. Здесь сверкает моим медальоном Альдебаран на шее быка. Там Арктур — ожог от бича Волопаса. Тут рассыпались волосы чужой женщины Вероники. Я не знаю звездных карт. Я знаю, что они — это они. Знаю. Мне рассказал это Рерих. Я протянула к ним обе руки и сорвала звезды, как яблоки. Полный подол звезд и планет. Доверху. Собрала, как шары, и подбросила вверх. Они заскользили огненными эллипсами звездных рун в густом черном воздухе. Важно и медленно. Оставляя после себя шлейфы радужных бликов, как искристые хвосты комет. Одни звезды были такие холодные, что стыли руки, другие так раскалены, что обжигали кожу. Ничего. Мои ладони выдержат. Ведь я жонглирую звездами и планетами. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Вверх-вниз. Раз, раз и еще раз. И еще раз! Всю ночь. До рассвета.
Я загляделась на звездные знаки и все забыла. Не найти мне свой путь.
Глава 18
Я устала на работе, хотя уставать было не с чего. Обычная текучка, никаких авралов, никаких всплесков. Тишина и покой, а я устала. Работала допоздна. Все женщины, растерявшие друзей, работают до глубокого вечера. Им некуда идти. Все женщины, у которых нет личной жизни, работают с утра до ночи без выходных. Им некуда себя девать. Массажисты, косметологи, инструкторы по фитнесу, парикмахеры и стилисты, шопинг, нелепые увлечения — маркеры махрового одиночества. Суррогат общения, смешной, на чужой взгляд, эрзац причастия к жизни. Одинокие женщины-трудоголики пьют свою работу на завтрак, обед и ужин как кофе. Работа тонизирует, стимулирует и становится единственной реальностью, за которой можно забыть о себе. Я никогда не тороплюсь домой. Мне нечего там делать. Мой дом стал гостиницей, перевалочным пунктом, временной стоянкой. Я не знаю, куда двигаться дальше, но я всегда возвращаюсь домой, на перекресток без указателей. Бродить между трех сосен.
Мне хотелось есть донельзя. Я заехала в гипермаркет по дороге и зашла в фастфуд. Купила пиццу для себя. От нечего делать я разглядывала посетителей. Их в среду даже в десять вечера было немало. Я вспомнила, как кто-то мысленно надевал на свои персонажи шляпы, и решила развлечься. Передо мной сидели три турка или курда. На одного я шляпу надела легко. Ему подошла белая шляпа в дырочку. Такие шляпы носили в фильмах пятидесятых годов. На молодого легко наделось пончо. Само по себе. А сомбреро не подходило. Третий был дядюшкой Фестером. Этим все сказано. Они говорили о чем-то, склонив друг к другу головы, как мелкие гангстеры. К примеру, тотошники. В городе тотализаторов развелось полным-полно, от целых фирм до мелочи.