— Ба! Кого я вижу? — возле меня раздался забытый голос. — Арсеньева собственной персоной. Надо же! Одна и без охраны.
Я подняла голову, на меня смотрел мужчина с обрюзгшим лицом. Он улыбался коричневыми зубами, почти черными в искусственном освещении.
— Шикарно выглядишь. — Червяков уселся за мой столик. Без приглашения.
— Пересядь, — сказала я. Тоном, не терпящим возражений. Он мешал мне смотреть бесплатное кино про тотошников. Червяков помедлил и пересел на другой стул.
— Зачем? — запоздало спросил он.
— Пиццу не вижу.
От Червякова несло «Kenzo», как в добрые старые времена. Но с Червяковым о прошлом мне говорить не хотелось. Мне ни с кем не хотелось вспоминать старые времена, потому я не встречалась ни с одноклассниками, ни с однокурсниками, ни со старыми друзьями. То время было для меня счастливым. Самым счастливым. Оттого я его не вспоминаю. Мне же хуже. Приходится плакать, а плакать смешно. Я подумала о Люсе и усмехнулась. Она принесла мне плохие вести, и я ее обезглавила. Как и положено. Я не забыла ее слова. Я не боялась остаться в пролете, но осталась. Это было слишком очевидно. Мне не нужен неуместный свидетель моего провала. От этого только горше.
— Жизнь не обломала? — Червяков растянул губы в улыбке. — Все такая же злюка?
— Почему такая же? — усмехнулась я. — Хуже.
— Где работаешь?
— Не в медицине.
— Заметно. По одежке вижу. У нас столько не заработаешь, хотя я отделением заведую, — без зависти заметил Червяков. — Замужем? Колечка не вижу.
— Нет.
— Я так и думал! — расхохотался Червяков. — Кто тебя возьмет с таким прицепом?
— Прицепом? — Я подняла брови, хотя отлично поняла, что он имеет в виду.
— К такой внешности такой характер…
— А, — перебила я его и пожелала убраться побыстрее. Вон!
— А я женился, — улыбнулся коричневыми зубами Червяков. — Сыну уже четыре года. Такой пацан растет!
— Мм.
— Карточку показать? Она у меня всегда с собой.
Этот болван не понимал, что мне плевать на него, на его женитьбу, на его жену и на его сына, вместе взятых. На всех!
— Вот. — Он протягивал мне фотокарточку.
Мне пришлось взять ее в руки. На ней был щекастый мальчишка, такой же, как и его отец. Не тогда. Сейчас. Мальчишка улыбался белоснежными зубами. Смешной, белозубый, вихрастый мальчишка.
— А вот еще.
Червяков снова пересел ближе ко мне. И я задохнулась «Kenzo». Он листал галерею снимков своего сына в сотовом телефоне, а меня тошнило от запаха «Kenzo». Или от чего-то другого. Не знаю. Точнее, знаю. Со мной сидел счастливый, довольный своей жизнью человек, а меня тошнило от тоски. Черной, страшной, беспросветной тоски. Мое сердце ныло от хронической тоски, а Червяков беззастенчиво пытал, изводил, терзал меня своим нормальным человеческим счастьем.
— А жена? — резко спросила я. — Какая она?
Червяков замялся, полистал снимки в мобильнике и нерешительно протянул мне телефон.
— Это домашний снимок, — смущенно промямлил он.
Его жена была миловидной женщиной с доброй улыбкой. Чего он стыдился? Меня вдруг охватила злость. Я не могу свободно, непринужденно показывать снимки своих родных. Гордиться ими. Любыми. Красивыми или некрасивыми, веселыми или серьезными, здоровыми или калеками. Я ничего не могу! Это мне нужно стыдиться, а не Червякову! Я несчастлива. Я! И за это сегодня должен заплатить Червяков.
— Какая разница? Домашний, не домашний! Тебе так важно чужое мнение, Червяков? — сквозь зубы сказала я. — Что ты мне в рот заглядываешь? Ты не стоишь мизинца твоей жены! Понял? Овца!
Я взяла сумку и встала.
— Старая дева! — с ненавистью произнес Червяков. — Злобная старая дева!
Я села в машину и не смогла завести. У меня тряслись руки. Тогда я уронила голову на руль и заскулила. Тихо. Будто рядом кто-то мог меня услышать. Я привыкла так скулить. Ночью. Чтобы не слышали ни муж, ни дочь. Им не нужно было знать. Это смешно. Не стоит ронять лицо. Не стоит… Да. Не стоит. Я вытерла слезы, завела мотор и поехала домой. К мужу и дочери. С обычным выражением лица. Никаким.
У меня много фотографий дочери до ее шести лет. Я часто их пересматриваю. Тогда мой ребенок был моим. Тогда я могла показывать его фотографии. Кому угодно. Когда угодно. Гордиться. Вот почему смотрю. Никаких других причин нет. А потом только фотографии первоклассницы. Перед первым звонком. Над кнопкой веснушчатого носа лукавые глаза и кудрявая челка с развевающимся от ветра козырьком. И букет астр. Большой сноп разноцветных астр. Каждый цветок на фотографии колючий от лепестков, как подушечка для иголок. Улыбка до ушей маленького, счастливого ребенка и сноп подушечек для иголок в ее руках. Не знаю, почему я всякий раз об этом думаю. Я не люблю астры. Они похожи на цветок, вытравленный на бирюзовой бусине моего мужа. Наверное, он выбросил ее так же, как я. Память нам ни к чему. Зачем я купила этот букет? Не нужно было.