— Никогда! Вы просили разрешения не в той инстанции.
Глава 20
В понедельник я написала заявление об уходе. Всегда наступает такой момент, когда надоедает копошиться личинкой вместе с другими личинками. В вонючем сыре из их дерьма. Я вспомнила слова моего отца. Он растил единственного ребенка, чтобы он был счастливым, чтобы его нежили и холили. А меня использовали, как ломовую лошадь. Все. Я так и не сумела стать счастливой. Кто меня сглазил? Я сама?
У меня закипели слезы на глазах, и я подошла к окну. Мне хотелось сбежать на край света. Без единого человека. Так всегда делают люди, когда им плохо. Хотят сбежать на край света.
— Поздравляю!
Я услышала за спиной голос Мокрицкой. Он сочился злобой и завистью. Я не повернулась, ждала, когда высохнут слезы. Я устала от ее злобы и зависти. Так часто бывает. Сначала ты такой, как все, потом судьба тебя выносит наверх. Тем, кто остался внизу, трудно простить того, кто оказался наверху. Ведь он такой же, как все. Ничего особенного.
— О тебе говорят все, кому не лень. Меняешь постельные принадлежности с мелких на крупные?
— Завидуешь? — вяло спросила я.
— Проститутке? — Голос Мокрицкой задребезжал.
— Вон пошла! — процедила я сквозь зубы. — Немочь бледная!
Я круто обернулась к Мокрицкой. Ее пасленовые зрачки были расширены, как у человека, отравившегося белладонной. Замершие, раздутые узкие ноздри. Кроваво-красные губы. И обнаженные клыки. Не лицо, а застывшая серая маска со сгустком крови от «Sisley».
— Чему завидовать? — вдруг усмехнулась она. — Тому, что мужу не нужна? Я ему позвонила. Я!
— Что это значит? — У меня прыгнуло сердце и забилось как сумасшедшее.
— В тот же вечер, — с удовольствием сказала Мокрицкая. — В банный вечер с Челищевым.
Она спокойно развернулась и тихо закрыла дверь. Я хохотала ей вслед. Я смеялась не над Мокрицкой, а над собой. Так долго, что устала. Меня сглазила я сама, а Мокрицкая подтолкнула судьбу одним щелчком своего пальца. Я давно знала, что так бывает. Месть существует сама по себе, ее нужно только подкрутить в нужном направлении, чтобы все рухнуло по принципу домино. Я начала нелепую семейную корриду, мой муж отыгрался нелюбовью моей родной дочери. Мокрицкая оказалась ни при чем. Не было бы ее, нашелся бы кто-нибудь другой.
Я вдруг вспомнила мой разговор с Ниной Федоровной. За год до ее смерти.
— Вам не стоило поступать на вечерний. Вы потеряли время, которое могли провести вместе с дочерью. — В ее голосе слышалась жалость, но она меня не задела.
— Я думала, так будет лучше, — устало сказала я. — Мне нужна была хорошая работа. Я только хотела, чтобы у Мариши было все самое… Впрочем, какая разница? Мать моего мужа не работала, но ей это не помогло. Они не стали с сыном ближе.
— Да, — неожиданно согласилась Нина Федоровна.
— На что они жили после смерти его отца? — Я спросила саму себя. Вслух. Я не могла этого разгадать. Разобраться. Мне нужны были оправдания для себя самой.
— Им очень помогал друг семьи… Друг отца Вани… Но она любила сына больше себя. Сама отказалась от своего счастья, — Нина Федоровна осеклась и закончила скороговоркой: — Ей пришлось продать часть коллекции. Ванечка тогда очень расстроился. Очень… — добавила она упавшим голосом.
Она сказала лишнее, и ей было не по себе. Я это почувствовала, но не догадалась, что она имела в виду. Я поняла, что мать моего мужа покусилась на семейную нумизматическую сокровищницу. На священную корову, их с отцом родовой тотем. Этого мой муж спустить не мог. Ни за что. За время нашей совместной жизни я успела понять, что монеты дороже меня. Я примерила ответ Нины Федоровны на себя, а она преподнесла мне разгадку на блюдечке. Мой муж не простил матери не только разорения коллекции, но и присутствия в ее жизни другого мужчины. Даже после смерти отца его мать не имела права на личное счастье. Нина Федоровна говорила, что она очень долго и тяжело переживала смерть мужа. У нее появился шанс возродиться к нормальной жизни, ее сын наложил вето. И она умерла. С его камнем, вынутым из-за его пазухи.
Сейчас я не знала, чем была моя измена мужу. Долгожданной точкой в наших отношениях или плевком в душу. Я бы такого не простила. Никогда. Я помнила бы об этом до конца жизни. Его или своей… Своей. Во что бы то ни стало. Изо всех сил.
Мой муж тогда точил свой нож. Методично и отчужденно. Он не сказал ни слова. Не порезал меня на кусочки. Он провел собственным пальцем по режущей кромке и поставил точку в наших отношениях глубокой царапиной на подушечке собственного пальца.