И сейчас он чувствует удар по плечу. По плечу ударяют еще раз, потом начинают трясти...
«Что за чертовщина? Такого тогда не было... Я помертвел тогда, полузасыпанный, полуоглохший... А потом — Москва, госпиталь. Сплю, что ли?.. Нет, не может быть...»
Раскрыть глаза уже нет сил. А за плечо все трясут и трясут... И откуда-то издалека слышится:
— Вот он, ваш любимчик, товарищ лейтенант, полюбуйтесь!..
«...Это говорит Снежков... При чем тут Снежков?.. И Горлунков... Их не было тогда в ровике... Меня сейчас откапывать должны... Их не было тогда...»
Осинского снова трясут за плечо. Он ощущает на лице чье-то дыхание.
— А что ты, ефрейтор, здесь делаешь?
Осинский наконец открыл глаза, увидел Снежкова, Горлункова, начхима, двух писарей.
— Что ты, ефрейтор, здесь делаешь? — ехидно, не скрывая радости, снова спросил Снежков.
Осинский сжал правую руку.
Винтовки не было. Похолодело в груди. Земля заколыхалась под ногами...
Глава II
На собрании
Не сказав ни слова, он отстегнул новенькие погоны, снял с себя ремень, протянул все заметно опечаленному командиру батареи и, ссутулившись, направился в караульное помещение.
Знакомый часовой, дежуривший у входа, посмотрел на него с тревогой и изумлением. Пройдя мимо часового, он сел на табуретку у окна, неподалеку от пирамиды с винтовками. Командир батареи устроился за столом. Осинский старался не встретиться с ним взглядом.
Из казармы доносился чей-то громкий храп. Было жарко.
«Застрелюсь... — неожиданно решил Осинский. — Иного выхода нет... Пирамида рядом... Магазин полный... Встану, протяну руку, нажму на спуск... И все... Нет! Нет! Что это я? Я же комсомолец... Пусть судят... Я заслужил...»
Своим чередом шла смена караула. Солдаты, кто с сочувствием, кто с осуждением, кто просто с любопытством, смотрели в его сторону. Осинский сидел, ничего не замечая.
Издали послышались торопливые шаги. Дверь распахнулась, и вошел командир полка.
— Караул, смирно!
Осинский продолжал сидеть, ссутулившись, низко опустив голову.
«Уже утро... Уже новое утро... Может быть, последнее...» — подумал он, холодея.
Командир батареи доложил о происшедшем.
— Что ж... Ясно... — задумчиво произнес подполковник, потерев ладонью синеватую, побитую порохом щеку, и сел рядом.
От его новой, чуть поскрипывающей портупеи приятно пахло кожей. Он молчал, глядя на Осинского. Тот встретился с ним взглядом, перевел его вниз на сапоги подполковника, начищенные до блеска.
Было слышно, как за окнами солдаты скалывают скребками лед. Кто-то раскатисто захохотал. Потом прогромыхал грузовик. Подполковник медленно, в задумчивости, перекатывал по столу толстый граненый красно-синий карандаш.
«Сколько же еще можно молчать?.. Пусть заговорит... Я ко всему готов...» — подумал Осинский.
Подполковник отложил в сторону карандаш. Сказал наконец:
— Понял, Осинский?
— Конечно, — ответил тот едва слышно. — Если бы я мог не понимать, мне было бы легче.
— У нас сегодня полковое комсомольское собрание, — сказал подполковник лейтенанту. — Я бы поставил первым вопросом ЧП с Осинским, вторым — замену заболевшего комсорга.
Сказал и вышел, плотно притворив за собой дверь.
Собрание началось в полдень. Клуб был переполнен.
— Прошу слова! — звонко выкрикнул с места мариец Иван Иванович.
От волнения его лицо покрылось красными пятнами. Голос срывался. Он налил себе воды из графина, но пить почему-то не стал, отодвинул стакан в сторону.
— Только один пример, ребята, и Осинский весь как на ладони. Только один пример!
Голос срывался. Он взял стакан, отпил глоток. Потом продолжал:
— Он лежал в Москве, в госпитале. Ранение в плечо было тяжелым, вы все знаете. Когда его откопали без памяти, никто не верил, что он выживет... Я переписывался сперва с медсестрой, потом с ним. Когда я сообщил ему из Тулы, что мы вот-вот снова поедем на фронт, вы знаете, что он сделал?
Мариец перевел дух.
— Он сбежал из госпиталя ночью, через окно, не долечившись! И с забинтованным плечом вернулся в полк. Помните? Каждый ли так поступит? Я думаю, если по-честному, нет! И какой он смелый солдат, мы все знаем. Он уже награжден значком «За отличную артиллерийскую стрельбу». Он совершил большую провинность. Но, учитывая, что он всем своим прежним поведением доказал, как беззаветно любит нашу великую Родину, можно ограничиться выговором без занесения в личное дело! В крайнем случае — «губой»!
— Правильно! — дружно поддержали солдаты.
— Ишь, какие добренькие! — не выдержал и выкрикнул со своего места Снежков. — Да за это штрафбата мало! Шутка ли, уснул на посту!