К снаряду подходили осторожно, отряхивая с себя землю, негромко переговариваясь.
— Ничего себе, — шепнул и даже тихонько присвистнул Иван Иванович, сбросив на траву мокрую гимнастерку. — Восьмидесятивосьмимиллиметровый калибр! Приличная штучка!
— Да, считайте, что мы все в рубашках родились. Здорово повезло, — сказал лейтенант. — Ну, по местам, ребята, скоро начнется!..
Они направились к укрытию, но не сделали и десяти шагов, как послышалось пронзительное взвизгивание шальной мины. С хлюпаньем она разорвалась впереди лейтенанта.
Командир батареи пошатнулся, рухнул набок, начал медленно заваливаться на спину. Все кинулись к нему.
— Живы, Петр Ильич?
— Жив... Ничего... Не в первый раз... Отлежусь... — пытался шутить лейтенант.
Лицо его стало таким же белым, как у марийца, когда тот вылез из воронки с известью.
— Сообщите в санчасть! Машину! А пока пакеты сюда, пакеты! — крикнул Осинский, сбрасывая с себя шинель и наклоняясь над командиром батареи.
На перевязку ушло шесть индивидуальных пакетов. Иван Иванович быстро стянул с себя нижнюю рубаху, разорвал ее на широкие полосы и принялся перевязывать раненого. Кровь проступала алыми пятнами сквозь бинты, капала на сухую землю.
Едва только санитары унесли лейтенанта, как из-за большого холма послышался знакомый рев.
— По местам! Танки! — скомандовал Осинский.
Первым бросился к пушке мариец, так и не успев надеть гимнастерку. Незагорелая, впалая детская грудь его и тонкие, как у ребенка, руки были перепачканы кровью лейтенанта.
Не дожидаясь приказа Осинского, он поспешно схватился за тугую рукоятку и, открыв затвор, нетерпеливо повернулся к расчету.
— Скорее! Скорее!
Из-за большого холма уже видны были клубы пыли; тяжелый гул нарастал.
— Каску! Каску надень! — приказал марийцу Осинский, сам торопливо натягивая на пилотку старую, исцарапанную, чуть помятую по краям каску. От волнения он никак не мог застегнуть тоненький ремешок под подбородком. Наконец это ему удалось.
— Сейчас врежем! Подождите, гады!
Беспощадно палит солнце. Танков еще не видно, но они вот-вот появятся: все гуще растет туча пыли, все громче ревут моторы и гремят траки.
— Подкалиберным! — приказывает Осинский и одним глазом прижимается к прицелу.
Снаряд в патроннике. Лязгает затвор.
Самое неприятное — скрежет гусениц. От него внутри становится пусто и холодно, скребет в ушах, что-то переворачивается под сердцем, к горлу подступает тошнота, почему-то стынут зубы.
— Сейчас выползут!
Все полны тревожного ожидания. Соленый, липкий пот слепит Осинскому глаза, струйками стекает за ворот.
На миг оторвавшись от прицела, он быстро вытирает пот рукавом гимнастерки и снова припадает к прицелу.
— Идут!
Косяк рыжевато-серых танков похож на ползущих тараканов. Они гремят и грохочут, катятся в клубах пыли, набирая скорость. Нарастает железный гул, ползет по земле, стонет в поднебесье.
— Огонь!
Выстрелы тонут в общем грохоте и реве. Слева, справа и над головами с воем проносятся снаряды. Эхо не умолкает, разрастается, удесятеряет гул, звон, скрип, рев. Сотрясается воздух, дрожит земля.
— Огонь! Огонь! — кричит Осинский.
Полуоглохшие ребята стараются, не щадя сил. Задыхаясь, не закрывая ртов, они жадно глотают горячий, удушливый, горький от пороха и тротила воздух.
Осинскому плохо видно в прицел: горизонт то и дело исчезает за клубами порохового дыма и столбами земли. Космами висит пыль. До боли прижавшись к каучуковому наглазнику, он водит и водит маховиками, целится, нажимает на спуск, снова хрипло кричит:
— Подкалиберным!
Много танков уже горит, некоторые повернули обратно, но три прорывают оборону и двигаются вперед.
«Дело плохо... Сектор обстрела у нас только впереди... Стрелять назад невозможно...» — быстро соображает Осинский и приказывает, указав на тропинку в жнивье:
— Выкатывай!
Пушка тут же застревает правым колесом в воронке от снаряда.
— А ну, взяли!
Пока расчет возится с пушкой, первый танк, обогнув холм, скрывается во ржи.
— Ушел, подлец! Три-четыре! Взя-а-ли!
Еще несколько мучительных усилий, и пушка наконец стоит на нужном месте. Солдаты втискивают сошники в землю. Теперь можно стрелять.
— Заряжай!
В панораме прицела — второй танк.
Выстрел. Снаряд угодил в цель. Танк пылает.
Третий танк загорается с пятого снаряда. Солдаты в азарте кричат «Ура!». Забыв об опасности, они готовы пуститься в пляс.
Но что случилось с Иваном Ивановичем? Почему лицо его перекосилось от ужаса? Почему он так кричит? Куда показывает? Что там налево?