Не очень высокого, чуть скуластого, крепко сбитого паренька без шапки, с торчащей из мешка трубой, окликнул подтянутый, стройный командир со сросшимися на переносице бровями:
— Эй, товарищ! Ты, ты, длинноволосый!
Он подошел.
— Фамилия?
— Осинский.
Оба улыбнулись.
— Цыган, что ли?
— Почему цыган? Русский.
— Значит, из артистов?
— И не из артистов, — сказал Осинский. — И не из попов. Просто прическа такая.
Еще по дороге на призывной пункт он твердо решил никому не рассказывать о своей профессии.
«С цирком все кончено. Воевать так воевать».
Больше того. Подойдя к школе, он обогнул здание и вошел в калитку. Воровато озираясь, переворошил мешок, вытащил с самого его дна прочный широкий резиновый пояс-бандаж, без которого не обходится ни один акробат, ни один прыгун, ни один гимнаст, и, в последний раз глянув на него, с трудом разорвал и забросил в кусты.
— Зачем же все-таки такую копну отрастил? — спросил командир. — Мода, что ли?
— Мода.
— Вот что, брат. Прощайся с ней, с этой модой. Комсомолец? Отлично. Получишь сейчас команду в тридцать человек, сводишь в баню, а завтра первым дачным в Коломну. Разыщешь монастырь, что напротив Голутвинского, спросишь командира батареи Горлункова. Меня, значит. Вопросы есть?
— Где будем ночевать?
— Здесь же, в школе. Занимай кабинет химии. Советую. На столах устроитесь удобнее, чем на партах. Что это у тебя из сидора торчит?
— Из какого сидора?
— Из вещмешка, значит.
— Труба это. Корнет-а-пистон.
— Значит, я верно насчет артиста угадал? Выходит, трубишь? Из джаза?
— Да не артист я. Не артист! — упрямо повторял Осинский. — Рабочий. А труба так… Любитель музыки… Самодеятельность… Могу идти?
— Можешь идти.
Ранним утром новобранцы прибыли в Коломну. Было еще темно. У черного громкоговорителя на узенькой улочке стояла толпа. Раздавался знакомый голос Левитана:
— Передаем Указ Президиума Верховного Совета Союза Советских Социалистических Республик от четвертого ноября тысяча девятьсот сорок второго года.
Они подошли ближе к репродуктору.
— Об образовании Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашисгскнх захватчиков и их сообщников.
Люди слушали молча, хмурились, изредка бросая зло и коротко:
— Что творит немец! Что творит!
— Бандиты!
— Звери!
Передача закончилась. Новобранцы построились не по росту и двинулись не в ногу.
Вот и монастырь.
— Нам командира батареи Горлункова, — сказал Лева часовому у ворот.
— Проходите.
Они вошли во двор, обнесенный высокой каменной стеной с башенками. В центре большая церковь, старая, потемневшая, облупившаяся от времени. Окна зарешеченные. Стекол нет, дыры забиты фанерой, заткнуты тряпками. По всему двору множество различных старых и новых деревянных построек, похожих на склады для зерна. За ними, у широкой кирпичной стены, красноармейцы занимались утренней зарядкой.
Неожиданно со скрипом отворилась тяжелая церковная дверь, и из нее появился закопченный, весь в саже, сержант в рваной ватной стеганке и таких же брюках. Следом за сержантом шел Горлунков.
— Товарищ командир батареи, — отрапортовал Осинский, — явились в ваше распоряжение в количестве тридцати одного человека!
— Вольно. С прибытием! Проходите прямо в церковь, размещайтесь. Отдохнете — и на полигон.
Сержант открыл дверь, и новобранцы вошли внутрь церкви. Посреди нее, на каменном полу горел огромный, метра в два высотой, костер. Фрески на куполе, иконы были закопчены. По стенам кольцеобразно тянулись нары в несколько ярусов.
— Что поделаешь, война, — сказал сержант. — Сами таскали доски, мастерили нары, набивали матрацы сеном, соломой, конопатили окна. Так что вы на готовенькое пожаловали. Размещайтесь.
Через три часа ребят уже распределили по батареям. Теперь они уже не просто новобранцы, а орудийные номера. А сколько нового они узнали от сержанта!
Оказывается, пушки еще можно называть сорокопятки и ПЭТЭО, а их самих — пэтэовцами или пушкарями (как при Петре Первом).
Они уже накрепко запомнили неписаное правило: «не вижу — не стреляю», и (самое главное!) не бежать сгонять ворон с линии наводки. На эту удочку всегда ловят старые пушкари молодых.
Наскоро отобедав в полковой столовой, они тут же отправились на полигон.
В пушке с зарядными ящиками чуть ли не тысяча килограммов. Ворочает каждую пушку отделение или расчет — шесть орудийных номеров, двенадцать здоровых рук. Посбивали ребята с непривычки руки до крови, натерли на них мозоли. Кряхтели, пыхтели, чуть не надорвались, а все же перекатили орудия куда приказал Горлунков.