«Задохнусь… Когда же заставят считать?.. Я слышал, что обязательно заставляют считать… Вот сказали: „Готов“. Значит, я уже усыплен?.. Почему же тогда я все слышу?.. Туман какой-то в голове… Шум… Все мутится, все крутится… Вот молодая сказала: „Оставим подлиннее кость…“ Молодец! Вот старая говорит: „Дайте зажимы…“ Что-то отрезают… Кожу, наверное… Сейчас начнут пилить…»
Он дернулся и тут же почувствовал резкий запах. Глубоко вздохнул и забылся.
Когда он очнулся, обрубок был уже забинтован.
— Эх… Почти до плеча… Почти до плеча… Что же делать…
— Держался ты молодцом, — устало улыбнулась врач и уже без улыбки бросила через плечо: — Следующий.
К столу подвезли пустую коляску.
— Что вы… Что вы… Я сам.
Он сполз со стола. Живот, ноги, грудь были залиты кровью. Волосы слиплись.
— Одеваться не надо. Отмоют тебя, чистое выдадут. Иди к подводе.
Вскоре тронулись в путь. На подводе лежали только тяжелораненые, а Осинский и еще несколько бойцов шли позади молоденькой медсестры, держась руками за телегу. Громко скрипели колеса. Босые ноги утопали в мягкой горячей пыли. Жарко припекало солнце.
— Ну що тебе укоротили, а, міномет? — неожиданно спросил с подводы украинец. — А мене, бачиш, як укоротили?.. Тільки ти щастливий… Одноруч… Без лівой руки прожити можно… Рука не біда… А от як я? Тепер без ног… Як мені прожити?.. Думав, хоть одну оставлять… Так ні… Отчекрижили… От і живи тепер…
Он выругался и заплакал. Слезы часто скатывались по его давно небритому, ставшему серым лицу.
И тут все услышали пока еще далекий, еле уловимый гул самолетов. Раненые приподнимались на телеге, опирались на руки, вытягивали шеи, вглядывались в небо… Даже лошадь насторожилась, запрядала ушами, тревожно заржала.
— «Юнкерсы», — определил возчик.
— Точно, «юнкерсы». Опять на Курск… Как вчера…
— Сколько же их, братишки? С полсотни, поди.
— Густо идут, паразиты.
Чернокрестные бомбардировщики шли ровно, тяжело и уверенно, словно ползли по небу, не обращая внимания на старания зенитчиков.
— Прямо на нас идут.
— Нужны мы им. Дальше летят!
— На нас, говорю.
— Не дрейфь. Будут они на нас, на калек, бомбы тратить… Видно же им сверху, что мы Красный Крест.
Три хвостовых бомбардировщика неожиданно оторвались от ровного строя. В лучах закатного солнца на миг сверкнули их пропеллеры. Машины угрожающе накренились, сменив прежний курс, упали на крылья, пошли в пике. И вот только теперь все осознали, что случилось.
— Воздух! — пронзительно крикнул возчик.
Его крик тут же потонул в оглушительном, надрывном вое: пикировщики для устрашения включили сирены.
И вой этот холодил в жилах кровь, заставлял всех дрожать мелкой, щенячьей дрожью. С визгом и ревом рвались бомбы. Неслись крики:
— Что вы делаете? Мало, что мы калеки!
— Мы же больные! Безоружные!
— Пощадите!
— Звери! Звери!
Первым, бросив вожжи, метнулся в щель у дороги возчик, за ним несколько легкораненых, следом Осинский.
Украинец, забыв, что он без ног, хотел вскочить, рванулся с телеги, взвыл дико, не по-человечески, упал рядом с колесом, разом умолк.
Люди в укрытии не видели этого. Они лежали, но смея поднять головы, боясь пошевелить пальцем, уткнувшись в землю, безнадежно считая, что все кончено. Взрывы обрушивали на них комья земли, тучи песка.
«Уцелеть там… в той бойне… Столько испытать… Выстоять… вынести операцию… и вот теперь погибнуть… так нелепо…» — думал Осинский, ощущая лютую, звериную ненависть к немцам.
«Эта бомба мимо… А вот сейчас будет конец, это уж точно… Вот-вот… Сейчас… Нет, и эту пронесло… Миновало… Слава богу…»
Но вот бомбы рвутся уже не над самыми головами, а где-то левее. И у всех появляется робкая надежда. Люди еще боятся поверить этому, но гул удаляется.
«Пронесло… Живы! Живы! Живы!»
В этот момент Осинский потерял сознание. Когда он очнулся, то увидел рядом с собой на полу кусок подпилка, голыш, мундштук от трубы.
«Что это за вещи?.. Ах, это же моя „катюша“… Мое кресало… Конечно… Вот и фитиль лежит рядом с мундштуком».
— Очнулся? Как себя чувствуешь? Вот и хорошо. Видишь, все вещи тебе привезли… И бумажник и рисунки…
— Сестра, дай пить…
— Пей, милый, пей…
— Теперь закурить, если есть…
— Есть, есть. У нас все есть…
Глава десятая
Цветной бульвар, 13
Санитарный эшелон прибыл на Савеловский вокзал рано утром. Осинский добирался до цирка пешком. Он не торопился, шагал размеренно, худой, небритый, с ввалившимися глазами.