Уже виден театр Красной Армии. Школа. Вокруг новобранцы с вещевыми мешками, значит в ней по-прежнему призывной пункт.
А на Цветном бульваре все как прежде: замаскированные аэростаты, зенитки. Вот он, цирк. В ста шагах. Осинский остановился, не решаясь двинуться дальше.
«Может, повернуть?.. Уйти назад?.. Куда? Все равно куда… Нет, так нельзя… Раз решил вернуться, значит надо вернуться… Не один день решал, не одну ночь в госпитале не спал. А вдруг начнут жалеть? Кому я нужен такой…»
А кто же работает в Москве? Реклама глухая: «ПОЛНАЯ ПЕРЕМЕНА ПРОГРАММЫ. У КОВРА КАРАНДАШ». Других фамилий нет…
Наконец он решился войти в здание. В полутемном фойе никого не было. Осинский воровато огляделся, снял шинель, накинул ее на плечи, как бурку, подошел к зеркалу, посмотрелся в него.
«Хорошо, ничего не заметно, рук вообще не видно…»
Осинский нагнулся, подтянул обмотки, краем шинели смахнул пыль с ботинок, поправил на голове пилотку и двинулся к приемной. Секретарша печатала на машинке.
— Здравствуйте. Директор у себя?
— Да, пройдите.
Он вошел в кабинет.
— Узнаете?
— Конечно, конечно. Проходи. Садись, фронтовик, рад видеть.
Директор слушал Осинского, подперев голову рукой, думал с жалостью:
«Какая трагедия… какое несчастье… Как бы ему помочь?..»
— Вот что, дорогой! Раздобудем мы тебе на дорогу немного денег, продуктов, отправим домой.
Осинского взяло зло, он сказал:
— Я никуда особенно не тороплюсь. Поселите меня в цирке. Поживу тут немного, соберусь с мыслями.
«Конечно, конечно, надо его здесь устроить», — подумал директор и сказал:
— В цирке, говоришь? Сделаем. Дай сообразить, не волнуйся, обязательно придумаю что-нибудь… Гардеробные все заняты — в них живут артисты программы. Наверху, в бывшей конторе, — Кузнецов…
— А при конюшне? При слоновнике? Там, где конюхи живут, берейторы, слоновожатые?
— Там тоже вроде все занято. Война, сам понимаешь! Хотя… есть одна каморка, да неудобно ее тебе предлагать… очень маленькая, без окон. И живет в ней уже один парень…
— Кто такой?
— Конюх. Неплохой малый. Он, как и ты, фронтовик. Согласен?
— Конечно.
Директор отдал распоряжение секретарше, и они вместе вышли из приемной. С манежа доносились команды дрессировщика, слышались щелканье шамбарьера, лошадиное ржанье.
— Через зал пойдем? — спросил директор.
— Нет, лучше через фойе, — ответил Осинский.
Ему не хотелось ни с кем встречаться.
Чем ближе они приближались к конюшне, тем сильней и сильней ощущался знакомый острый звериный запах. От нахлынувшего волнения у Осинского заныло сердце, слегка закружилась голова.
— Почему остановился? Тебе плохо? — спросил директор.
— Нет, все в порядке, — сказал Осинский и, переведя дух, резко отдернул стеганый рабочий занавес. Шинель тут же сползла с плеча, пришлось ее поправить.
Миновав стойла для лошадей, они нырнули в низенькую дверцу, вделанную в широкие ворота, и очутились в слоновнике. Огромные животные не обратили на них никакого внимания.
Возле деревянной перегородки у верстаков плотники в фартуках сколачивали рамы. Пол был усыпан пахучими сосновыми стружками. Двое художников трудились над портретами Карандаша и Юрия Дурова.
«Может, и мне наняться к этим мастеровым в бригаду?..» — мелькнуло у Осинского.
Комнатенка конюха находилась в самом углу. На двери висел большой замок.
— Хозяин в манеже, — сказал плотник, ворочая доски.
— Я позову его, — сказал директору Осинский.
Тот кивнул головой, и Осинский направился к арене.
Остановившись у бархатного занавеса, он долго не решался его раскрыть.
— Оркестр! Давай оркестр! — громко крикнул кто-то на манеже.
Послышался страшный грохот. Осинский слегка раздвинул бархат и увидел в щель конюха в военной форме, с палкой в руке. Сидя в первом ряду под оркестром, он громыхал ведром, в которое были наложены пустые консервные банки и железный лом. Незнакомый Осинскому дрессировщик, мокрый от пота, в белой сетчатой майке и старых фрачных брюках с шелковыми лампасами, заправленных в серые шерстяные носки, крикнул конюху:
— Громче, оркестр! Громче!
— А-а-а! — диким голосом взвыл конюх, словно его ужалила змея, вскочил с места и еще сильнее заколотил по ведру палкой. — А-а-а! О-го-го-го! И-и-и-и-и!
Взмыленный, с пеной на губах, красавец вороной переминался на задних ногах. Дрожа от возбуждения, он испуганно косил на конюха коричневым глазом, то и дело пытался опуститься на передние ноги. Но это ему не удавалось: помощники дрессировщика изо всех сил тянули через блок веревки, концы которых были привязаны к широкому брезентовому поясу на груди коня.