— Этого в больницу. И немедленно…
Спустить лапландца на катер оказалось еще трудней.
Он так вырывался из рук, что в конце концов свалился с двухметровой высоты, стукнулся головой о планширь и потерял сознание.
— А знаете, ваших бортовых огней в кабельтове — и то не видно.
— Знаю, — пробурчал Петерсен.
— Будьте осторожны! Из Киркинеса идут два английских рудовоза. Должны быть здесь еще ночью.
— Ладно.
Капитану не терпелось поскорее все закончить.
«Полярная лилия» находилась в опасной близости от города, огни которого уже проступали сквозь ледяной туман.
Опять налетел снеговой заряд; снежная крупа крошечными иглами колола кожу, проникала в обувь и под одежду.
Петерсен ни на секунду не переставал наблюдать за суетой у катера. Как только отдали швартовы, он пересчитал людей на суденышке и дал сигнал отправления.
Маневром руководил с мостика Вринс, и капитан внимательно прислушивался: он испытывал известное беспокойство. Но винт стучал без перебоев. Едва катер отвалил, пароход повернул на полрумба вправо, и телеграф передал в машину: «Восемьдесят оборотов!»
Потом — «Сто оборотов!»
А ведь мальчишка наверху бледен сейчас как мел, пальцы его стискивают ручку телеграфа, глаза сверлят темноту, где видны только беловатые гребни ближайших волн.
Петерсен не сразу поднялся наверх — сперва зашел в ресторан, где на одной из банкеток растянулся землисто-серый стюард.
— Что? Нехорошо?
— Вы знаете, я всегда так: слабую качку выдерживаю, но такую!..
— Кого-нибудь видел?
— Позвонил господин Эвйен: потребовал минеральной воды.
— Худо?
— Есть малость. Но все-таки держится. Собирался лечь.
— Как остальные?
— Не знаю. Инспектор только что пытался выйти, но тут же вернулся. Раскис почище, чем я.
Стекло на лампе разлетелось, фитиль едва тлел.
Капитан посмотрел на тускло освещенный коридор и неожиданно направился к каюте Арнольда Шутрингера.
Собрался было постучать, но пожал плечами и распахнул дверь.
Немец, сняв очки, без которых глаза у него приобретали нормальные размеры, сидел на краю койки; лоб у него был в испарине.
Капитан с первого взгляда понял, что пассажиру пришлось прибегнуть к бачку из промасленного картона — тот еще стоял посреди каюты.
— В котором часу будем в Тромсё? Что за маневр сейчас выполняли?
— Тромсё мы прошли.
— Что вы сказали?
Немец рывком вскочил на ноги, и лицо его сделалось почти угрожающим — так он был возмущен.
— Прошли Тромсё? Без захода?
Свеча еле теплилась. Тем не менее Петерсен разглядел на шишковатом лбу Шутрингера капли пота.
— Вчера вечером на фарватере затонул траулер.
— Ну и что?
— Почту доставили нам прямо на борт. Груз сдадим на обратном пути.
Шутрингер впервые утратил хладнокровие; было видно, что он разъярен.
— Интересно, имеет ли компания право… — заворчал он.
— Вы хотели сойти в Тромсё?
— Нет, просто дать телеграмму.
— Почему же не предупредили заранее? С почты прислали бы кого-нибудь. Вы, видимо, собирались затребовать из Германии перевод?
Молодой человек промолчал.
— В таком случае могу заверить, что ваши деньги вскоре будут найдены. Мы уже разыскали золотые монеты в матрасе угольщика Крулля. Сам он скрывается где-то на судне.
— Благодарю! — сухо бросил Шутрингер и потянулся к дверной ручке с явным намерением закрыть каюту.
Петерсен шел, опустив голову и вздрагивая всякий раз, когда пароход бросало особенно сильно. Будь у него свободные люди, он приказал бы любой ценой найти Петера Крулля: в нем сидела уверенность, что после отхода из Свольвера угольщик все еще оставался на борту.
Он медленно поднялся по трапу в салон и различил в темноте чье-то лицо.
— Капитан!
Голос был Катин — и пока что неуверенный. Петерсен молча стоял на пороге.
— Послушайте, мне надо видеть Вринса. Хотя бы на минуту. Он на мостике?
Капитан по-прежнему не отвечал.
— Умоляю вас! — настаивала девушка. — Клянусь, он не виноват! Все это должно наконец разъясниться. Мы что, ушли из Тромсё?
— Мы в него и не заходили.
Она вскочила и бросилась к нему. Эффектное зрелище! Черное платье сливается с темнотой, лицо искажено непривычным освещением.
Петерсен заметил, что прыщ на лбу пассажирки побагровел, пересохшие губы потрескались. Да у нее жар!
— Нет, это невозможно! Отвечайте же, почему без захода? Когда следующая стоянка?
— Завтра вечером в Хаммерфесте.
Катя вцепилась в него, и он почувствовал, что ее бьет дрожь.
— Но тогда…
Девушка провела рукой по лбу, болезненно поморщилась и умоляюще простонала:
— Кто остался на борту?
— Все, кто был. Вернее, исчез только один — некий Петер Крулль.
Петерсен не сводил с нее глаз. Ноги у него подрагивали от нетерпения: с минуты на минуту его могут вызвать наверх. Место капитана — на мостике. Разглядят ли Вринс с лоцманом Шервейский буй, один из тех, что видны хуже всего?
В то же время он сознавал всю исключительность момента. Собеседница на пределе. Страх и шторм сломили в ней всю волю к сопротивлению.
Но не дай ему Бог произнести хоть одно неосторожное слово! Она еще способна напрячься, обрести былое присутствие духа.
С Петерсена капала вода — на нем было мокро все: и кожанка, и большие сапоги, в которых ноги его казались живыми колоннами.
— Я могу передать Вринсу ваше поручение. Из-за найденных у него денег он фактически под арестом. А в Хаммерфесте будет передан…
— Нет! Нет! — вне себя крикнула Катя. — Замолчите!
Дайте мне сказать! Вернее…
Она озиралась вокруг, словно ища, за что ухватиться.
— Во-первых, его привлекут к ответственности за кражу. Во-вторых, он обязан будет доказать, что не имеет ничего общего с неким Рудольфом Зильберманом.
Девушка отступила на шаг и неприязненно посмотрела ему в глаза.
— Вы о ком?
— Об убийце Мари Барон, убийце и племяннике советника фон Штернберга. О Рудольфе Зильбермане, инженере из Дюссельдорфа, едущем на «Полярной лилии» под чужим именем.
Катя села. И — странно! — стала так спокойна, что капитан даже испугался.
Она сидела в двух метрах от него, опершись локтем на стол, где еще стояла пустая бутылка, и, опустив голову на руку, смотрела себе под ноги.
— Что вам еще известно?
Она отбросила упавшие на лицо волосы, машинально поискала рукой сумочку, чтобы достать папиросу.
Но сумочка, видимо, осталась в каюте.
В этот момент пароход так качнуло, что Катя упала бы вместе со стулом, если бы не успела уцепиться за стол. Петерсену и тому пришлось схватиться за дверной наличник.
Заревел гудок. Капитану не терпелось вернуться на мостик. Перед глазами у него неотступно стоял черный океан, в котором он должен разглядеть Шервейский буй.
«Еще минуту», — мысленно дал он себе срок и продолжал:
— Зильберман в сопровождении какой-то женщины бежал в Гамбург, где сел на «Полярную лилию», совершив буквально чудеса, чтобы сбить полицию со следа. Придумал даже мифического пассажира.
Девушка нервно рассмеялась.
— Ну, дальше!
— От самого Гамбурга он ловчит, стараясь все запутать. Его спутница постоянно ему помогает. Он убил Штернберга. А теперь, чувствуя, что его обложили со всех сторон, попытается, вероятно…
— Перестаньте!
От недавнего спокойствия Кати ничего не осталось.
Она раздирала ногтями голубоватый носовой платочек.
— Дайте мне поговорить с Вринсом, капитан. А еще лучше… Нет, бесполезно. Теперь все бесполезно.
— Зильберман ваш любовник, так ведь?