В темноте, у него над головой, лоцман и старший помощник, не заходя в рубку, передавали друг другу кисет с табаком и спички.
5. Корнелиус Вринс
— Позовите Вринса.
— Он на вахте.
— Не важно! Раз лоцман на мостике…
Сразу после отхода из Бергена, где трехчасовая остановка целиком ушла на беготню, хлопоты, формальности и рукопожатия, Петерсен с озабоченным видом заперся у себя в каюте.
В правлении компании, которой принадлежала «Полярная лилия», капитана успокоили:
— Полно! Вы-то при чем тут? Кроме того, коль скоро на борту представитель полиции…
Но человек, сказавший это, был администратором, а не капитаном. Он просто не понимал таких вещей.
Кстати, это был тот самый директор, что подписал рекомендательное письмо Вринсу, о котором дал теперь Петерсену дополнительные сведения.
— Лично я с ним не знаком, но мой друг, возглавляющий мореходное училище в Делфзейле, написал мне о нем на шести страницах. Отзывается о Вринсе, как о парне исключительного трудолюбия и честности. Отец его вроде бы заместитель начальника метеослужбы на Яве. В десять лет по слабости здоровья мальчишка должен был уехать с Востока и провел юность в голландских пансионах. Семейной жизни практически не знал. За девять лет всего два раза ездил на каникулы к своим. Два года назад мать его умерла на Яве, и, естественно, он не сумел повидать ее перед смертью. С тех пор он стал работать еще упорней, и по воскресеньям в Делфзейле его приходилось выманивать на берег хитростью или выгонять с учебного корабля в приказном порядке…
«Полярная лилия» начинала вторую половину рейса. От Гамбурга до Бергена — это еще юг, усеянный большими городами. А вот теперь, особенно после завтрашнего захода в Тронхейм, судно будет останавливаться лишь у свайных причалов перед поселками, представляющими собой кучку деревянных домишек.
Уже сейчас склоны фьордов справа от парохода были совершенно белы. Над самой водой летели гаги, иногда в волны ныряли морские ласточки.
Для начала капитан сделал ежедневную запись в вахтенном журнале. Затем положил локти на бюро красного дерева и начал чертить на чистом листе бумаги нечто неопределенное.
Мало-помалу из его каллиграфических забав родилась своего рода схема: жирная точка, затем тонкое — одним движением пера — тире и новая точка; потом опять тире, опять точка… Точка… Тире…
А в целом — не правильная геометрическая фигура, ломаная линия с черной точкой на каждом углу.
Первая точка олицетворяла советника полиции фон Штернберга, убитого у себя в каюте. Дальше шел Эрнст Эриксен, вопреки всему существующий во плоти либо где-то в Ставангерском порту, либо в каком-либо закоулке «Полярной лилии». Затем Петер Крулль…
Тире удлинилось, утончилось и стало точкой — Катей Шторм, рядом с которой Петерсен пометил Вринса.
Все? Капитан колебался, потом медленно двинул рукой, и с его пера соскользнуло шестое жирное пятнышко — Арнольд Шутрингер.
А почему бы и нет?
Бессознательно капитан придал фигуре форму многоугольника, но без одной, последней стороны.
Петерсен сердито перечеркнул рисунок, встал и раскурил трубку. Вот тут-то он и позвонил стюарду, приказав разыскать третьего помощника.
Пожалуй, больше всего Петерсена раздражало чувство, что между этими шестью пятнышками, этими шестью людьми, есть некая общность, есть точки соприкосновения, может быть, даже соучастия, а он бессилен в этом разобраться.
В Бергене, поглощенный всяческими формальностями, Петерсен не успел даже обнять жену и малышей, отчего пришел в еще более мрачное настроение.
— Войдите! — неожиданно рявкнул он, садясь на место.
Это был Вринс, явившийся прямо с мостика в полной форме, с плечами, припорошенными инеем.
— Вы и впредь собираетесь стоять вахты в таком вот виде?
И капитан ткнул пальцем в золоченую пуговицу на голубом, украшенном нашивками, реглане, который, как и тужурка, был слишком легок для здешних широт.
— Капитан, я…
Нет, это невозможно! Вринс задохнулся от обиды. Да и что тут можно сказать? Нет у него ничего другого. Всего две недели назад он был простым воспитанником и носил форму училища… Он едва успел съездить в Гронинген и заказать себе одежду, которой его теперь попрекают.
— Садитесь, господин Вринс.
Петерсен был тем более зол, что сам не знал, зачем вызвал молодого человека. Взгляд его упал на листок, где две из шести точек располагались совсем рядом друг с другом, но то, что он затем сказал, не имело никакого отношения к рисунку: