Дальше Петерсен слушать не стал. Он не вернулся к себе в каюту, открыл несгораемый ящик, и тут два раза прогудел гудок. Капитан схватил кожанку, на ходу бросив стюарду:
— Завтрак мне подадите позже.
Это был Свольвер, куда в феврале на ловлю трески стягиваются со всей Норвегии тысячи три-четыре рыбачьих баркасов, построенных из ели.
Лес мачт. Острый запах смолы. Городок, насчитывающий обычно не больше двух тысяч жителей, забит санями, кишит людьми в мехах и зюйдвестках. Повсюду осыпающиеся кучи уже засоленной трески, которую перекидывают лопатами.
В центре порта — черный сейнер, окруженный тучей неугомонных баркасов. Прямо с них на него перегружают рыбу, которая в тот же вечер, без выгрузки на сушу, пойдет в Олесунн.
Петерсен пожимал руки, выслушивая новости и цифры, а инспектор, стараясь держаться как можно незаметней, дежурил у трапа.
Накануне погибло три баркаса — унесло в Мальштрем[6]. Зато меньше чем за месяц выловлено сорок пять миллионов штук трески.
Капитан слушал вполуха. Взгляд его скользил по знакомому пейзажу и знакомым лицам: деревянные домики, выкрашенные в блеклые по преимуществу тона; крутые заснеженные улицы; мальчишки, ловко проскальзывающие на лыжах между санями, ящиками, бочонками.
У того же причала, где пришвартовалась «Полярная лилия», стояло несколько пароходиков тонн по пятьдесят — сто водоизмещением; на каждом была аспидная доска с названием поселка Лофотенов, который обслуживается судном. Со всех пароходиков Петерсена окликали, и он силился сохранить на губах улыбку.
Он видел Эвйена и немца, сидевших друг против друга в ресторане. На краю свайного причала стоял лапландец в пестром наряде и четырехугольной шапке и, казалось, восторженно созерцал царившее вокруг оживление, а вдали, за проливом, угадывались белые горы, с которых он сюда спустился.
Все было ярко, весело, всюду кипела жизнь, но без суетливости, с той нордической степенностью, которая неизменно восхищала Петерсена.
Стараясь вжиться в эту успокоительную атмосферу, он представлял себе, как еще потная после теплой постели, полуодетая Катя стоит в своей пропахшей духами каюте. И тут у него внезапно мелькнула одна мысль.
Вдоль «Полярной лилии» шел баркас, в котором два человека, по колено в треске, точными движениями отрубали рыбинам головы, вырывали печень, бросали в чан, рассекали тушки пополам, а хребты и внутренности выбрасывали за борт.
Петерсен взглядом следил за ними, но воспринимал их вряд ли четче, чем зрители — театральный задник; зато он мысленно видел перед собой каждую линию Катиной фигуры.
«У нее в каюте не было денег!»
Он перебрал в уме все движения Йеннингса. Припомнил тонкое белье, в особенности черные шелковые рубашки, поразившие его.
Но денег там не было! Бумажника — тоже!
Он восстановил в памяти детали первого обыска в туманном Ставангере. Нет ни намека на кредитки!
Инспектор стоял, привалясь спиной к трапу, по которому гуськом двигались грузчики.
Затем Петерсен увидел Крулля. Тот все еще не побрился, лицо его заросло рыжей щетиной. Капитану показалось, что угольщик наблюдает за ним, и он отвернулся.
— Первый колокол! — приказал он второму помощнику за десять минут до отхода.
— Скажите, капитан, правда ли то, что рассказывают? Вринс?..
— Ничего не знаю.
— А на вахту он выйдет?
— Не выйдет — ты заменишь.
Временами по небу как бы пролетало облако золотой пыли, освещало паруса, сверкающую корму, черепичную колоколенку и тут же сменялось серыми, отяжелевшими от снега тучами.
Лапландец, поколебавшись, поднялся на «Полярную лилию» и взял билет третьего класса до Хаммерфеста. Но в каюту пройти отказался и уселся на кабестан, где три часа спустя Петерсен увидел его в той же позе.
— Второй колокол!
Грузовые стрелы подобрали по-походному, люки пустеющих трюмов задраили.
Несмотря на густой запах рыбы, висевший над портом и городом, капитан все еще ощущал аромат Катиной каюты.
— Вринс на мостике?
Да, третий помощник стоял на вахте. Поднимешь голову — и вот он наверху, в углу мостика, застывший, немыслимо напряженный. Не человек — африканский идол!
Все, должно быть, кружилось у него перед глазами, звуки смешивались в сплошную какофонию; тем не менее по знаку лоцмана он подошел к трубе и трижды потянул ручку пронзительно взревевшего гудка.
За кормой кипела вода. Баркасы разбегались, как перепутанные овцы. Перед носом метались чайки.