— Где Шутрингер? — окликнул он спешившего мимо стюарда.
— Только что стоял с кем-то на палубе.
— С кем? С угольщиком?
— Может быть. Я не обратил внимания.
Тем хуже! Нельзя одновременно заниматься и своим пароходом, и убийцей.
— Держать восемьдесят оборотов! Нет, сто! — скомандовал он. — Где мы сейчас?
— Вот-вот Ледингенский маяк увидим.
Ветер стал настолько сильным, что Петерсен по примеру Вринса и лоцмана привалился спиной к рубке.
При каждом крене всех троих отрывало от стенки и, качнув, через секунду снова швыряло на крашеное железо.
«Рудольф Зильберман. Убийца Мари Барон. Племянник и убийца советника фон Штернберга…»
Капитан в двадцатый, наверно, раз украдкой взглянул на Вринса. Этот ведь тоже мог быть Зидьберманом: никто в Гамбурге раньше его не видел.
Молодой человек спешит из Делфзейла, чтобы занять пост третьего помощника «Полярной лилии». Доехать до места назначения ему не дают. Зильберман выдает себя за него и является на пароход.
— Нет! — неожиданно проворчал капитан себе под нос, вспомнив фотографию учебного корабля.
И, однако, из всех, кто может оказаться Зильберманом, Вринс внушает наибольшие подозрения!
Во-первых, он любовник Кати. А Катю ведь тоже можно заподозрить в том, что она участница трагической оргии на улице Деламбр.
И зачем они вдвоем придумали мифического Эриксена? Сперва он у них разгуливал по «Полярной лилии», затем в Ставангере исчез — в виде мешка с углем.
У Кати ни гроша, а на борту кража! И основная часть украденного найдена у ее любовника!
— Огонь, капитан.
— Четверть румба вправо… Китовый мыс лучше обойти мористей.
Петерсен силился поймать нить своих мыслей и злился на себя, что не может сосредоточиться.
Все трое буравили глазами тьму, высматривая в ней буи.
Идти приходилось почти наугад. Вдоль побережья, от которого «Полярная лилия» не удалялась больше чем на две мили, тянется цепь островков и подводных камней, разделенных узкими проливами, где, кипя, сталкиваются противоположные течения.
Задача состояла в том, чтобы вовремя заметить мигание зеленых, красных, белых буев.
Три человека порою по полчаса не разжимали губ. Потом кто-нибудь указывал рукой в пространство, остальные сразу же обнаруживали слабый свет, и тогда, наконец, произносилось название:
— Стокмаркнес… Суртлан…
«Если Вринс — это Зильберман…» — вновь принимался за свое Петерсен, хмурил лоб, перечеркнутый глубокими морщинами, и восстанавливал в памяти события, пытаясь объяснить их с новой позиции.
Несмотря на подозрение, его нисколько не раздражало общество молодого человека, хотя из-за качки Вринс порой прижимался плечом к капитану.
«Если это Петер Крулль…
Но зачем тогда Крулль раскрыл трюк с мешком из-под угольных брикетов?.. А вдруг он соврал? Вдруг некий Эриксен или тот, кто выдал себя за него, действительно прыгнул в Ставангере за борт?
Тела его не нашли, но это в портах обычное дело. Трупы зацепляются под водой за старый трос или якорь; иногда отлив уносит их в открытое море».
— Капитан!
Оторванный от раздумий Петерсен вздрогнул и увидел стюарда. Тот осторожно пробирался по палубе, напуганный скачками судна и особенно зрелищем белых от пены волн, которые, словно ожив, неслись с сумасшедшей скоростью вдоль бортов «Полярной лилии».
— Инспектор…
— Где он?
— У себя в каюте. Заболел. Хочет немедленно говорить с вами.
Капитан проверил курс, посмотрел на лоцмана, Вринса и рулевого, казавшегося бледной тенью в полумраке застекленной рубки. Потом спустился по трапу, отметив про себя, что Катя по-прежнему сидит на том же месте в углу салона и что стекло одной из ламп уже закоптилось.
Нет, это невыносимо! И атмосфера какая-то кошмарная, и вид у всех какой-то необычный, настороженный!
Что она там делает? Плачет? Потешается над всем и вся? Или у нее тоже морская болезнь?
Никогда еще на «Полярной лилии» не было так мрачно и тревожно. Даже комнатный ледник и тот давеча прыгал по палубе с подлинным коварством!
В девяноста девяти случаях из ста лопнувшая ванта никого не задевает. И надо же было, чтобы, несмотря на холод, ветер и брызги, которые, едва коснувшись палубы, тут же превращаются в лед, лапландец уселся именно на кабестан!
А ведь бедняге ничего не втолкуешь — он по-норвежски ни в зуб ногой. Знай себе бросает вокруг злобные взгляды, словно тут его нарочно искалечили.
Нет, все началось еще в Гамбурге, когда лопнул трос, Вринс вернулся вдребезги пьяным, и «Полярная лилия» чуть не пустила моторку ко дну.