- Что?
- Ничего. Ничего я не знаю. Разве вы не видите, что я на пределе, что у меня... Уходите! Тем хуже!..
И, повалившись пластом на банкетку, Катя обхватила голову руками и неудержимо разрыдалась.
Гудок ревел с необъяснимой настойчивостью.
Глядя на фигурку Кати в черном, на ее белокурые волосы, Петерсен все еще колебался. Задерживаться он больше не мог, он охотно оставил бы здесь кого-нибудь вместо себя, например, Эвйена, - пассажирка не на шутку его тревожила.
Однако спускаться в каюты было уже некогда.
Он поднялся на мостик, и по пути его дважды накрыло волной. У рулевой рубки Вринс, не дожидаясь вопросов, задыхающимся голосом выдавил:
- Слышите? Вон там...
Голландец указал рукой в пространство.
- Шум машины... Явно один из рудовозов. Дважды ответил, потом замолчал.
Пальцы его впились в ручку гудка. Оба судна тонули в таком вихре снега, что если бы на них и обнаружили встречные огни, все равно было бы слишком поздно.
- Шестьдесят оборотов! Сорок! - скомандовал Петерсен.
Даже лоцман, ходивший на этой линии тридцать лет, и тот больше не скрывал беспокойства.
- Эти англичане плюют на все правила... Да где же они наконец!
Если бы не шторм, англичане услышали бы его слова, потому что в ту же секунду меньше чем в тридцати метрах от судна проскользнул красный огонь. С "Полярной лилии" различили туз пик на белой трубе и ярко освещенный ют.
Не обращая внимания на воду, струившуюся по одежде, Вринс с вымученной улыбкой утер лоб мокрым платком, словно пот досаждал ему больше, чем ледяные брызги.
Петерсен, стоявший вплотную к нему, не столько расслышал, сколько угадал подавленный всхлип. Этот звук затронул лучшее, что было в капитане, - его морскую душу, и он все понял.
Мальчишка в первом рейсе! И больше четверти часа провел один на мостике, напрягая нервы и высматривая во мраке это чудовище - рудовоз, идущий двадцать узлов!
Красный огонь пронесся мимо, как метеор.
Сейчас у Вринса ноги словно ватные. И его задним числом колотит от страха - это-то Петерсен знал наверняка.
Тихий всхлип...
Молодой человек сунул платок в карман, прислонился к штурманской рубке и опять уставился в темноту, высматривая сигнальные огни.
- Вринс...
Капитан тут же пожалел, что окликнул голландца: он представил себе недоверчиво повернутое к нему лицо, издерганное, бледное от усталости.
Ему так хочется сказать парню что-нибудь ласковое! Нет, успокоительное.
Он, Петерсен, еще не все разгадал. Но уже смутно представляет себе, какую роль сыграл его третий помощник.
- Слушаю, капитан, - хрипло отозвался тот.
- Гудок каждые тридцать секунд! Нас предупреждали о двух рудовозах; значит, остался еще один, - устало закончил Петерсен.
В таких материях он чересчур неловок, и это сдерживает его.
Легко ли, да еще в теперешних обстоятельствах, взять и сказать мальчику:
"А знаете, я вам верю".
Особенно, когда чувствуешь, что вот-вот добавишь: "Извините, что я был так суров, но..." Нет, в море, когда пальто на тебе набухло, а ноги застыли, гораздо проще выдавить:
- Гудок каждые тридцать секунд!
Гудок ревел так, что чуть не лопались барабанные перепонки.
11. Ночь в Гамбурге
Было восемь утра, и в первом сером свете уже проступали белые очертания гор, когда шторм начал утихать. Ветер заметно слабел, хотя волна была еще высокая и Атлантика покрыта длинными полосами белой пены.
"Полярная лилия" легла наконец на другой галс, вошла в защищенный скалами пролив, и, хотя ванты еще гудели от ветра, наступил, казалось, полный штиль.
Нервы, мускулы, кости - все было словно измолото. У трех мужчин на мостике покалывало глаза, тупо ныло в затылке, ломило поясницу.
Первым делом капитан вытащил из кармана трубку, вытряхнул из нее кристаллики снега, набил табаком.
- Второй помощник выспался, сейчас он нас сменит, - подбодрил Петерсен Вринса, который, решив держаться до конца, напрягал последние силы, чтобы не свалиться от усталости.
- Есть, капитан.
Петерсен посмотрел на компас, счетчик оборотов, оглядел выплывший из мрака совершенно обледенелый пароход.
- Капитан... - начал Вринс, отводя глаза в сторону.
Он безусловно чувствовал, что взгляд у Петерсена сердечный, ободряющий, и словно стеснялся этого.
- Правда, что Крулль сбежал с парохода в Свольвере?
- Не думаю. Он прячется где-то на борту. Сейчас я прикажу его разыскать.
И, внезапно положив коллеге руку на плечо, капитан спросил:
- Он ее любовник? Муж?
Вринс опустил голову, потом поднял и с беспокойством посмотрел на Петерсена.
- Брат, - тихо вымолвил он наконец. - Она - девушка.
- Пошли!
Капитан потащил его вниз по трапу, распахнул салон, и обоим мужчинам предстала картина, от которой им сделалось неловко.
Одна из масляных ламп все еще горела, желтым пятном выделяясь в серой утренней полумгле. Бутылка с минеральной водой упала и разбилась. А на одной из банкеток спала Катя. Если бы не чуть слышное дыхание, ее можно было бы принять за мертвую.
В лице, посуровевшем от усталости, не осталось и намека на прежнюю веселость. Волосы прилипли к влажным вискам. Правая рука свесилась на пол.
Даже во сне ее черты выражали страдание и тревогу. Губы сложились в горькую гримасу - обычный признак морской болезни.
Вринс отвернулся. Петерсену пришлось увести помощника к себе в каюту, где шторм тоже похозяйничал, в частности опрокинул бутылку чернил и те разлились по линолеуму.
Капитан позвонил.
- Садитесь.
Он чувствовал, что голландец еще пытается сопротивляться, но попытки эти становились все слабей, и когда Вринс опустился на койку, у него вырвался усталый вздох.
В дверь постучался стюард. Он натягивал на ходу
свежую куртку, и шевелюра его хранила следы мокрого гребешка.
- Передайте старшему помощнику: любой ценой взять Крулля.
Когда дверь закрылась, капитан бросил Вринсу:
- Это конец, верно? Он сообразил, что его обложили. Думаю, он хотел сбежать с "Полярной лилии" в Тромсё: но нас выручил случай - стоянку пришлось отменить. Его сестра это поняла.
Петерсен протянул кисет, молодой человек непроизвольно отозвался:
- У меня нет трубки. Курю только папиросы. Из иллюминаторов струился холодный свет, в котором лицо голландца выглядело еще более измученным.
- Теперь можете говорить все, Вринс. Я знаю, вы не убивали и уж подавно не крали денег у Эвйена и Шутрингера. Однако при создавшемся положении я сразу же по приходе в порт буду вынужден передать вас полиции. Убийца держался до конца, но все-таки проиграл. Его приведут с минуты на минуту.
Петерсен сел напротив молодого человека, из трубки его Поплыла тонкая струйка дыма.
- Вы познакомились с ней в Гамбурге? Раньше не встречались?
- Скажите, ее тоже арестуют? Разве попытка спасти брата преступление?
У обоих перед глазами неотступно стояла новая Катя, лишенная всякой кокетливости, более того, женственности и буквально раздавленная случившимся.
- Я люблю ее! - объявил Вринс и заморгал ресницами.
- Все произошло в "Кристале"?
- Нет. Я только что сошел с поезда. Было уже темно. Порта я не знаю, поэтому отправился в гостиницу. Катю увидел не сразу. Ночной портье оказался голландцем, стал меня расспрашивать - сперва, чтобы заполнить на меня карточку, потом из любопытства. Мы разговорились. Я сказал, что должен явиться на корабль, куда назначен третьим помощником. Только под конец я заметил, что она сидит в холле и слушает. Она попросила прикурить... - Вринс смолк и безнадежно махнул рукой. - Вам не понять...
На этот раз капитан улыбнулся с нескрываемой нежностью.
- Вы познакомились, ушли вдвоем?..
- Она - не такая, как все. Не знаю, как вам объяснить...
Петерсену и не нужны были объяснения. Мальчик вырывается из училища и разом попадает в кильватер такой женщины! Как тут не потерять голову!
- О чем она вас попросила?
- Сначала уступить мое место ее брату. Он явится на пароход под моим именем. Призналась, что с ним в Париже стряслась беда. Он пристрастился к наркотикам... Остальное вы знаете... Во время одного из сборищ погибла девушка. Он бежал: сперва в Брюссель, где друг снабдил его деньгами; затем в Гамбург. Но я не мог - вы же понимаете. В общем, ушел, чтобы не видеть ее больше, не поддаться соблазну...