— Публика самая отборная, — вполголоса сказал Стаффорд Най. — Однако местечко не из дешевых. Тем не менее, я смотрю, здесь одна молодежь. Казалось бы, им это не по карману.
— О! Об этом есть кому позаботиться — они и позаботились.
— Финансовая поддержка элитарной молодежи? Что-то в этом роде?
— Да.
Они пошли к ресторанчику, который поменьше.
— На обед вроде бы положен час?
— Официально — да, но фактически — час с четвертью.
— В этой аудитории большинство — нет, пожалуй, все, за малым исключением — настоящие ценители музыки?
— Да, большинство. Понимаете, это очень важно.
— Что значит — важно?
— Энтузиазм должен быть неподдельный. Сверху донизу, — добавила она.
— Что вы хотите сказать? Растолкуйте, пожалуйста.
— Те, кто живет насилием и порождает насилие, должны любить насилие, жаждать насилия, стремиться к насилию. Когда человек с вожделением крушит все подряд — каждое его движение должно быть продиктовано состоянием экстаза. Так меломаны слушают музыку. Ухо должно наслаждаться каждой ноткой прекрасной гармонии. В этой игре фальшь не пройдет.
— Значит, кому-то нужна двойная гарантия? Вы считаете, что можно сочетать жажду насилия с любовью к музыке или с любовью к искусству?
— Я думаю, это не слишком просто, но достижимо. Многие на это способны. Хотя нам было бы спокойнее, если бы одно с другим не путалось.
— Простота — основа надежности, как сказал бы наш приятель мистер Робинсон. Пусть меломаны любят музыку, а маньяки-убийцы насилие. Вы это имели в виду?
— Да, именно это.
— Вообще-то мне здесь нравится. Все два дня — упоение музыкой. Правда, мои музыкальные вкусы, должно быть, несколько старомодны. И еще меня чрезвычайно заинтересовали костюмы.
— Вы говорите о постановке?
— Нет-нет, я имею в виду публику. Вот мы с вами — чопорные старомодные обыватели: вы в вечернем платье, я во фраке. Лично мне это не очень нравится. А посмотрите на других — шелка и бархат, у мужчин кружевные жабо и манжеты, и, как я успел заметить, кружева настоящие, наряды, прически и роскошь авангарда, роскошь восемнадцатого века, и даже эпохи королевы Елизаветы и ван-дейковских портретов.
— Да, вы правы.
— И все же я ничуть не приблизился к разгадке. Ни на шаг. Я так ничего и не выяснил.
— Наберитесь терпения. Представление вполне соответствует вкусам молодежи и организовано…
— Кем?
— Пока не знаю. Но мы непременно узнаем.
— Очень рад, что вы в этом так уверены.
Они вошли в ресторан и сели за столик. Еда была простой и вкусной. Несколько раз с ними заговаривали знакомые. Двое из них, узнав сэра Стаффорда Ная, приветствовали его с радостным удивлением. Круг знакомых Ренаты был шире: она знала многих — изысканно одетых дам, нескольких мужчин — как показалось Стаффорду Наю, в большинстве немцев и австрийцев и пару американцев. С каждым — несколько слов мимоходом. Кто откуда приехал, куда собирается ехать дальше, впечатления от музыки или исполнителей. На разговоры более обстоятельные не хватало времени — антракт был невелик.
Они вернулись, заняли свои места и приготовились насладиться последними двумя номера программы. Симфоническая поэма «Дезинтеграция радости» молодого композитора Солуконова и торжественно-величественный «Марш мейстерзингеров».
Они снова вышли в еще более сгустившийся сумрак. Их ждал автомобиль, который повез их в маленький, но фешенебельный отель на одной из деревенских улиц. Най пожелал Ренате спокойной ночи. В ответ она вполголоса произнесла:
— В четыре утра. Будьте наготове, — и скрылась за дверью своей комнаты. Он прошел к себе. Ранним утром кто-то еле слышно поскребся в его дверь. Было без трех минут четыре. Он уже был одет.
— Машина ждет, — сказала графиня, когда он открыл дверь. — Поехали.
Они позавтракали в маленькой гостинице в горах и снова тронулись в путь. Погода была прекрасная, горы открывались во всем своем великолепии. Несколько раз Стаффорд Най вдруг спохватывался: как это его угораздило сюда забраться? Он все меньше и меньше понимал поведение своей спутницы. Она почти не разговаривала с ним. Он поймал себя на том, что не сводит глаз с ее чеканного профиля. Куда они едут? И зачем? Наконец, когда солнце почти закатилось, он спросил:
— Можно спросить, а куда мы едем?
— Спросить можно.
— Но вы не ответите.