Мейхоуни обнаруживает, что в Испанской Америке колониальные элиты были более единообразны в тех территориях, где они были способны укорениться в богатых, сложных и обладавших высокой плотностью населения доколониальных обществах. Колониальные элиты усиливали свой контроль над коренными народами там, где они могли прибирать к рукам уже существующие сложные системы владычества, а численность покорённых народов была достаточной для того, чтобы обеспечить необходимые трудовые ресурсы для работы на плантациях и в рудниках. В этих колониях испанские конкистадоры оказались способны внедрять «меркантилистский (mercantilist) колониализм в более значительных масштабах», согласно формулировке Мейхоуни. Его детальные очерки истории каждой колонии демонстрируют, что там, где устанавливался значительный масштаб торгового (mercantile) колониализма, существовала тесная связь между чиновниками, духовенством, землевладельцами и купцами, которая превращалась в сплав этих групп. На тех же территориях (например, там, где в дальнейшем появились страны южной оконечности Американского континента — Чили, Аргентина и Уругвай), где коренные народы были малочисленны, рассеяны и не обладали сложным политическим устройством, испанские конкистадоры оказались не в состоянии извлекать достаточно ресурсов, чтобы обеспечивать своё значительное присутствие. Колониальные элиты этих территорий оказывали небольшое влияние на монархию и прочие элиты метрополии, и в XVIII веке испанская корона смогла внедрить там новые элиты, которые соперничали с предыдущими и подчиняли их.
Мейхоуни выявляет иной механизм автономии элит Испанской Америки, нежели тот, что Стейнмец обнаруживает для германских колониальных элит. В то же время эти механизмы являются отражением особых структур элит в двух метрополиях и организационных возможностей двух империй. Германским колониальным элитам не требовалось воздействовать на политические инфраструктуры завоёванных ими территорий, поскольку они прибыли туда, имея гораздо более сложные (бюрократизированные) институты в сравнении с испанскими конкистадорами, обладая гораздо лучшими технологиями коммуникации друг с другом и метрополией, а также используя куда более смертоносные военные технологии XIX века, нежели те, которыми располагали испанцы на протяжении нескольких столетий своего владычества в Америке (как гласит часто цитируемое высказывание второразрядного британского поэта Хилэра Беллока, «И при событиях любых [пулемёт] “Максим” у нас, а не у них»).
Помимо разных возможностей, которые германские и испанские элиты привносили в свои колонии, они прибывали туда, уже обладая разными статусами в общей структуре элит двух империй. Германские колонисты представляли элиты метрополии, уже обладавшие отличительными качествами, которые определялись в большей степени имевшимся у них типом культурного капитала, нежели матрицей структурных отношений между колониальными должностями и институциями метрополии.
Испанские колонисты, напротив, занимали в Америке должности и контролировали энкомьенды и другие концессии, которые пересекались между собой и ввергали колонистов в конфликты друг с другом. До тех пор, пока испанским колониальным элитам приходилось обращаться за уточнением и гарантиями своих юрисдикций к габсбургским монархам или другим элитам, которым корона делегировала власть в колониях, их притязания на автономию оставались ограниченными.[48] Однако там, где существовала богатая и сложная социальная организация коренных народов, которую смогли подчинить испанские конкистадоры, колониальные элиты оказались в состоянии быстро сформировать такую собственную структуру, которая снижала их организационную и идеологическую зависимость от патронов в метрополии. Для обретения этими элитами автономии овладение существовавшими до европейского завоевания социальными структурами коренных народов, осуществлённое конкистадорами, служило той же цели, что и более постепенное формирование экспертных знаний у германских колониальных элит и создание британскими колонистами-переселенцами национальных идентичностей и институтов (прежде всего, местных собраний представителей). Аналогичным образом французские колониальные элиты объединялись и гарантировали собственную автономию, создавая институты рабовладения на карибских островах, где они уничтожали коренное население. Однако там, где рабы поднимали восстания (прежде всего на Гаити), колониальные элиты вновь оказывались в зависимости от метрополии, и ради самосохранения им приходилось отказываться от автономии.
48
John H. Elliott,