Стоп. Остановись на этом. Зачем тебе идти дальше? Ты на Сорок второй стрит. Вот библиотека. Тебя никто не толкает дальше. Подожди, говорю я себе. Отдохни на ступеньках библиотеки.
Я сажусь на холодный камень и говорю себе, что решил это сам.
Так ли? Старая проблема - свободная воля против предопределенности, переведенная в гнуснейшую из форм.
Детерминизм больше не философская абстракция: это холодные чужие щупальца, проникающие сквозь черепные швы.
Пассажиры появились три года назад. С тех пор меня захватывали пять раз. Наш мир стал абсолютно другим. Но мы приспособились даже к этому. Мы приспособились. У нас новая мораль. Жизнь продолжается. Правительство правит, законодатели заседают, биржа ведет обычные операции, а мы находим способы компенсировать наши потери. Это единственный способ. А что еще мы можем сделать? Оплакивать поражение? Перед нами противник, с которым воевать нельзя; лучшее, что мы можем - сопротивляться терпением.
Вот мы и терпим.
Каменные ступени холодны. Мало кто в декабре так сидит.
Я говорю себе, что отшагал столько по собственному желанию, что остановился по собственному желанию, что сейчас в моем мозгу нет никакого Пассажира. Может быть. Вполне возможно. Не могу себе позволить поверить, что я несвободен.
Может ли быть, думаю я, чтобы Пассажир еще и закодировал меня - дойти сюда, остановиться здесь? Это тоже возможно.
Оглядываюсь на других, кто стоит или идет по ступеням библиотеки.
Старик, пустые глаза, сидит на сложенной газете. Мальчик лет тринадцати с раздувающимися ноздрями. Толстая женщина. Неужели они все захвачены? Похоже, вокруг меня сегодня просто роятся Пассажиры. Чем больше я смотрю на оседланных, тем прочнее убеждаюсь, что я, по крайней мере сейчас, свободен. Последний раз между захватами у меня было три месяца свободы. Говорят, что некоторых вообще не отпускают. Их тела просто нарасхват, и им достаются лишь обрывки свободы - день, неделя, час. Нам никогда не удавалось определить, сколько Пассажиров расположилось в нашем мире. Миллион? Или пять? Кто скажет...
Серое небо роняет снег. Центральный говорил, что вероятность осадков мала. Что они, в это утро и Компьютер оседлали?
Я вижу девушку.
Она сидит по диагонали от меня, ступенек на пять выше, сотней футов дальше; черная юбка, поднявшаяся на коленях, открывает очень красивые ноги. Она молода. У нее каштановые волосы глубокого, насыщенного оттенка. Глаза светлые: на таком расстоянии мне трудно различить цвет. Одета просто. Ей меньше тридцати. На ней темно-зеленое пальто, а помада пурпурная. Губы полные, тонкий нос с легкой горбинкой, глаза умело накрашены.
Я знаю ее.
Я провел три прошлых ночи в своей комнате с нею. Она; та самая. Захваченная, она пришла ко мне; захваченный, я спал с нею. В этом я уверен. Завеса в памяти приокрылась, я вижу ее стройное тело нагим на моей постели.
Как же я могу это помнить?
Слишком сильно, чтобы быть иллюзией. Ясно, что мне позволено помнить это по неизвестным мне причинам. Я помню и больше. Я помню, как она тихо постанывала от наслаждения. Я знаю, что мое тело не предало меня в эти три ночи, и я не обманул ее желанья.
И даже больше. Воспоминания о плывущей музыке; запах юности от ее волос; шелест зимних деревьев. Каким-то образом она вернула мне время невинности, пору, когда я был молод, а девушки загадочны, пору вечеринок, танцев, тепла и тайн.
Теперь меня тянет к ней.
Для таких вещей тоже есть этикет. Дурным вкусом считается приставать к тем, кто встречался тебе захваченным. Это не дает никаких преимуществ: незнакомец есть незнакомец, что бы вы ни проделывали и чего бы ни говорили во время вашего принудительного соединения...
И все равно меня тянет к ней.
Зачем осквернять табу? Зачем нарушать этикет? Прежде я так не делал. Я имел предрассудки.
Но сейчас я встаю и иду по ступени, на которой сидел, пока не оказываюсь напротив нее; поднимаю взгляд, и она бессознательно сдвигает лодыжки и подгибает ноги, словно почувствовав нескромность позы. По этому жесту я различаю, что и она сейчас свободна. Наши взгляды встречаются. У нее ярко-зеленые глаза. Она красива, и я снова шарю в памяти в поисках других деталей.
Я поднимаюсь по ступенькам, пока не встаю прямо перед нею.
- Здравствуйте, - говорю я.
Она равнодушно оглядывается. Она явно не узнала меня.
Глаза у нее затуманенные, как бывает у тех, кого только что выпустил Пассажир. Поджав губы, она смотрит на меня, взглядом удерживая на расстоянии.
- Здравствуйте, - отвечает она сухо. - Не думаю, что знаю вас.
- Нет. Вы - нет. Но у меня чувство, что вам сейчас не хочется быть одной. И мне тоже. - Я стараюсь всем своим видом убедить ее, что намерения у меня добрые. - Какой снег... Можно отыскать место и потеплее. Мне хотелось бы поговорить с вами.
- О чем?
- Пойдемте куда-нибудь, и я вам скажу. Меня зовут Чарлз Рот.
- Хелен Мартин.
Она поднимается. Пока еще она не оставляет своей холодной отстраненности; она подозрительна, ей неловко. Но по крайней мере она готова идти со мной. Хороший признак.
- Сейчас не слишком рано для крепких напитков? - спрашиваю я.
- Не знаю. Я вообще не знаю, который час.
- Еще нет двенадцати, - Все равно, давайте выпьем, - говорит она, и мы улыбаемся.
Мы заходим в коктейль-бар на другой стороне улицы.
Сидя лицом к лицу в полумраке, мы потягиваем из стаканов - она дайкири, я "кровавую Мэри". Ее немного отпускает. Я же спрашиваю себя, что мне от нее нужно. Ее компания в постели? Но это удовольствие мне уже выпало - целых три ночи, хотя ей это неизвестно. Что-то другое. Но что?
Глаза у нее покрасневшие. В эти трое суток спать ей пришлось немного.
Я говорю: - Вам было очень неприятно?
-Что?
- С Пассажиром.
Судорога пробежала по ее лицу.
- Откуда вы знаете, что у меня был Пассажир?
- Знаю.
- Об этом не принято говорить.
- У меня широкие взгляды, - говорю я. - Мой Пассажир оставил меня где-то ночью. А оседлали меня в среду утром.
- Мой исчез два часа назад. - Ее щеки розовеют. Ей явно хочется поговорить об этом. - Меня накрыло вечером в понедельник. У меня это пятый раз. У меня тоже.
Мы вертим в пальцах стаканы. Понимание нарастает почти без .помощи слов. Наше недавнее переживание с Пассажиром сближает нас, хотя Хелен не знает, насколько близки наши переживания.
Мы говорим. Она художник, оформляет витрины. У нее маленькая квартира в нескольких кварталах отсюда. Живет одна. Спрашивает меня, чем занимаюсь я.
- Аналитик, ищу способы обезопасить бизнес от потерь, - отвечаю я. Она улыбается. Зубы у нее безупречные.
Мы заказываем еще. Теперь я убежден, что эта та же самая девушка, что была в моей комнате, пока я был захвачен.
Зерно веры прорастает во мне. Нас опять свел вместе счастливый случай, после того, как мы расстались. Счастье и то, что она еще удержалась в моей памяти.
Мы разделили что-то, не знаю, что но должно, что-то хорошее, иначе как объяснить такую живую память, и теперь я хочу прийти к ней наяву и.начать наши отношения заново, сделав их на этот раз реальными. Это нехорошо: ведь я покушаюсь на то, на что у меня нет никакого права, кроме того, что тогда мы оба оказались под Пассажирами. Но она нужна мне. Мне нельзя без нее.
И я ей нужен, хотя она не знает, кто я. Но ее удерживает страх.
Я боюсь напутать ее, и стараюсь не слишком сильно давить на свое преимущество. Может быть, она уведет меня к себе, может быть, нет, но я не спрашиваю. Мы допиваем.
Уславливаемся опять встретиться на ступеньках завтра. Моя рука на секунду касается ее руки. Потом она уходит.
В эту ночь я наполняю три пепельницы. Снова и снова я думаю, насколько разумно я поступаю. Ну почему бы не оставить ее в покое? У меня нет права преследовать ее. Наш мир стал таким местом, где мудрее всего держаться порознь.
И все же что-то подстегивает меня, когда я думаю о ней.
Полузабытые сожаления об утраченном: девичий смех в коридорах, украденные поцелуи, чай с пирожными. Я вспоминаю девушку с орхидеей в волосах; другую, в сверкающем платье, и ту, с детским лицом и взрослыми глазами - все так давно потеряно, и я говорю себе, что эту я не потеряю. Я не позволю отнять ее у меня.