— Теперь можешь ехать, Джим, — говорит он.
— Спокойно, приятель, спокойно, — отвечает пастух. — Я ничуть не хуже тебя. Раз уж ты угощаешь, могу и я угостить. — Кружка снова наполняется, и глаза у Джимми начинают блестеть еще ярче.
— Ну, а теперь, Джимми, по последней за благополучие сего дома, — говорит кабатчик, — тебе пора ехать. — Пастух в третий раз прикладывается к кружке, и с этим третьим глотком улетучиваются вся его настороженность и все благие намерения.
— Слушай, — говорит он несколько осипшим голосом, доставая чек из кисета, — бери вот это, приятель. Будешь приглашать всех, кто появится на дороге, выпить за мое здоровье, кто чего сколько пожелает. Когда все будет истрачено, скажешь мне.
И Джимми, покончив с самой мыслью добраться когда-либо до города, в течение трех-четырех недель валяется в пивнушке, пребывая в состоянии глубокого опьянения и доводя до аналогичной кондиции всякого путника, которому случается оказаться в этих местах.
В одно прекрасное утро кабатчик говорит ему:
— Монета кончилась, Джимми, пора бы тебе снова отправляться на заработки. — После чего Джимми для протрезвления обливается водой, вешает за спину одеяло с котелком, садится на лошадь и отправляется на пастбище, где его ждет очередной год трезвости, оканчивающийся месяцем беспробудного пьянства
Все это, хотя и типично для беззаботного образа жизни обитателей Австралии, не имеет прямого отношения к ущелью Джекмана. Поэтому мы должны возвратиться к нашей идиллии. Население ущелья очень редко пополнялось за счет притока со стороны. Искатели счастья, прибывшие в период, о котором повествует мой рассказ, оказывались, пожалуй, еще более свирепыми и грубыми, чем старожилы. Особым буйством отличались Филлипс и Мол — двое головорезов, в один прекрасный день приехавшие сюда и застолбившие участок на другом берегу ручья. Злобностью и виртуозностью богохульств, грубостью речи и поведения, своим дерзким пренебрежением буквально всеми нормами общественного поведения они перещеголяли прежних обитателей ущелья. Филлипс и Мол утверждали, будто жили до этого в Бендиго, и некоторым из нас приходила в голову мысль о том, что было бы, пожалуй, не худо, если бы Носатый Джим снова появился в этих краях и закрыл бы в ущелье дорогу таким новоселам, как эти двое.
После их прибытия атмосфера еженощных сборищ в баре «Британия» и в примыкающем к нему с тыла игорном притоне стала еще более разгульной, чем прежде. Буйные ссоры, нередко заканчивающиеся кровавыми потасовками, превратились в обычное явление. Наиболее миролюбиво настроенные завсегдатаи бара начали всерьез поговаривать о том, что неплохо было бы линчевать этих двух пришельцев, основных зачинщиков нарушений правопорядка.
Такой плачевной была обстановка в лагере, когда там появился наш евангелист Элайес Б. Хопкинс, прихрамывающий, запыленный, со стертыми от долгого пути ногами, с лопатой, подвешенной за спиной, и с Библией в кармане молескинового пиджака.
Это был столь непримечательный человек, что поначалу на его присутствие едва ли кто из нас обратил внимание. Поведения он был тихого, скромного, его лицо отличалось бледностью, а комплекция — худосочностью. Чисто выбритый подбородок говорил, однако, о твердости, а широко раскрытые голубые глаза свидетельствовали об уме их обладателя, так что более близкое знакомство выявляло в нем человека с сильным характером. Он соорудил себе крохотную хижину и застолбил участок, расположенный поблизости от разработки, на которой обосновались прибывшие сюда раньше Филлипс и Мол. Его выбор нарушал все практические правила горного дела, он был вопиюще нелеп и сразу создал вновь прибывшему репутацию зеленого новичка. Всякое утро, расходясь по своим участкам, мы с состраданием наблюдали, как он, проявляя громадное усердие, копал и долбил землю без малейшего, как нам было хорошо известно, шанса на успех. Бывало, заметив проходящих, он останавливался на минутку, чтобы утереть ситцевым в горошек платком свое бледное лицо, громко и душевно пожелать доброго утра, после чего возобновлял работу с удвоенной энергией. Мало-помалу вошло в обычай осведомляться — отчасти сострадательно, а отчасти со снисхождением — о том, каковы его успехи в поисках золота.
— Пока не нашел его, ребята, — приветливо отвечал он, опираясь на заступ, — но коренная порода уже где-то близко, и, надо полагать, сегодня мы наткнемся на россыпь.
День за днем он давал нам один и тот же ответ о неизменной бодрой уверенностью.
Вскорости Хопкинс начал понемногу показывать, из какого теста он слеплен. Однажды вечером в питейном баре царила необычно разгульная атмосфера. Днем на прииске была найдена богатая жила, и удачливый старатель щедро угощал выпивкой всех без разбора, отчего три четверти населения ущелья пришло в состояние буйного опьянения. Пьяные бесцельно толпились или валялись возле стойки, богохульствовали, бранились, орали, плясали или от нечего делать разряжали свои револьверы в воздух. Из игорного притона слышались аналогичные звуки. Тон задавали Мол, Филлипс и их приспешники, порядок и приличия были сметены начисто.
Внезапно среди всех этих буйств, ругательств и пьяных выкриков люди стали различать негромкий монотонный голос, который, казалось, служил фоном для всех других звуков и прорезался при каждом затишье в пьяном гвалте. Мало-помалу люди стали смолкать и прислушиваться, пока наконец гам не утих совсем, и все взоры устремились в том направлении, откуда исходил поток негромких слов. Там, верхом на бочке, сидел последний новосел ущелья Джекмана Элайес Б. Хопкинс с добродушной улыбкой на решительном лице. В руке он держал раскрытую Библию и читал вслух выбранный им наугад отрывок из Апокалипсиса, если память мне не изменяет. Текст был абсолютно случайным и не имел ни малейшего отношения к происходящему в питейном доме, но Хопкинс с набожным видом усердно читал его, слегка покачивая левой рукой в такт произносимым фразам.