Оркестр играл с отдачей. Русский часто прерывал игру, чтобы дать короткие и четкие указания. Господин Еримото играл хорошо, даже вдохновенно. Он принял свой проигрыш с достоинством и, несомненно, станет правой рукой маэстро. Сарасина могла уходить, но она осталась. Ей хотелось взять в руки скрипку, у нее возникла такая неотложная потребность… К сожалению, пришлось сдержаться.
Расходились уже вечером. Репетиция оказалась очень длинной, но никто не смотрел на часы. Кроме разве что юного служащего, безуспешно пытавшегося передать Марку Сироте новую дирижерскую палочку.
Подавая пальто Сарасине, Марк на секунду задержал ее в своих объятиях. Он был счастлив, возбужден и весел. А Сарасина и не стала выворачиваться. Она уже решила взять этого русского себе и решала, как сделать акт захвата приятным для него.
— Мне не хочется идти в ресторан, — призналась она Марку Сироте. — Во время репетиции мне несколько раз остро хотелось взять в руки скрипку. Может быть, зайдем ко мне? Ужин будет вкусным, вино — отменным, а потом я немного помузицирую. Постараюсь попасть в самую гущу… чего?
— Кажется, запутанных ощущений и восприятий. Впрочем, точно не помню. Я самого себя обычно не цитирую. Ну, что ж… в данный момент я у вас в гостях и воля хозяйки для меня закон.
— Думаю, очень скоро вы станете здесь хозяином. Репетиция прошла блестяще.
— А, это… Ну да! Было бы странно обнаружить оркестр, который не удается заставить работать. Но я еще должен понять, хочу ли работать с этим оркестром. А это… это гораздо сложнее… в этом придется разбираться достаточно долго.
Сарасина удивленно раскрыла глаза. Она больше не была уверена в том, что хочет забрать русского себе. Однако отменять приглашение было поздно.
Сирота с удовольствием озирался вокруг, внимательно разглядывал помещение, поделенное легкими перегородками на отсеки, каждый из которых представлял собой гармоничное и законченное пространство, предназначенное для чего-то специфического. Сирота еще не понимал — для чего именно. Поэтому он внимательно следил за скользящей по дому Сарасиной, пытаясь определить по паузам в ее скольжении между предметами и по отношению хозяйки к этим предметам, что тут служит для чего и что с чем связано.
Сарасина не переоделась в кимоно, как Сирота ожидал. Она осталось в черном платьице, украшенном ниткой крупного серого жемчуга. Вот только переобулась в черные вязаные тапочки. Ее гибкое тело напоминало перочинный ножик с тридцатью лезвиями, некогда привезенный Марку из Швейцарии папой Геной. Если раскрыть пилку и косое лезвие, получается одна фигура, если два прямых лезвия — другая. Марк наслаждался тогда обилием всевозможных фигур, какие предлагал его новый ножик. И сейчас наслаждался бесконечным изменением конфигурации небольшой складной фигурки Сарасины, в которой каждая часть непременно приходила в гармонический баланс с другой частью, задействованной на данный момент. Вот она несет блюдо с суши: склоненная шейка тянет вниз очаровательную головку, изгибает позвоночник в районе лопаток, выгибает его в пояснице, отставляет прелестный крепкий зад, поднимает ножку в колене неестественно закругленным движением… ах, какая прелесть!
А вот она складывает колени, соединяет ножки, садится на циновку, поправляет цветок, поднимает фарфоровый чайничек, тоненький, как скорлупка… Ах, и ах, и ах! Какая точность жеста! Какое ощущение себя, пространства и себя в пространстве!
Марк Сирота был более чем очарован. Он был заворожен, втянут в сложную партитуру поворотов, изгибов, верчений, наклонов, подъемов, сочетаний цвета и звука, шелеста, шороха, бульканья воды и гармонизированного с ним дыхания. Его руки сами потянулись к извивающейся фигурке, а черное платье само растворилось в полутьме, открыв прекрасное тело, завершенное стройным рядом мерцающих жемчужин, над которыми вилось горячее дыхание, пахнущее чем-то пряным, острым, сладким, волшебным, невообразимо приятным. И как-то сами собой растворились в той же полутьме одежды Сироты, и сам собой возник и разрешился немыслимый по силе и пронзительности призыв. И так оно вершилось в этой полутьме снова и снова, непроизвольно и сладостно, не требуя ни слов, ни лишних движений, и могло продолжаться еще, и еще, и еще…