Тут американка решила слететь с верблюда и, распялив пальцы, понеслась прямо на Сироту, ни на секунду не переставая взвизгивать: «Оу, оу, оу!» Марк поймал ее и осторожно, как свалившийся с полки горшок, поставил на землю, после чего небрежно поклонился и пошел дальше. Американка верещала ему вслед слова благодарности, но Сирота даже не обернулся.
Марк Сирота не полюбился американским евреям. Любимцем этой публики был Генрих Сирота, из чего Марк заключил, что американское еврейство имеет одесское свойство. Одесситов же он, как истинный сын северной Пальмиры, принимать всерьез отказывался. За исключением отца, разумеется.
— Что тут было раньше? — повернулся Сирота к Флавию.
— Трава. Кусты. Застава. Тут была застава.
— Ты писал, что въезд в Иерусалим был свободный.
— Да, но застава должна быть. Иначе нет порядка. Только после… после разрушения Иерусалима тут уже не было ничего.
— Разве ты был в Иудее после того, как Веспасиан увез тебя в Рим?
— Вы, нынешние, понимаете все слишком буквально, — невнимательно ответил Флавий. Он явно был возбужден, оглядывал окрестности беспокойным взглядом, что-то высчитывал в уме. — Конечно, я был в Иудее! Мы не можем уехать из того места, в котором родились и выросли. Оно всегда с нами, и мы всегда с ним.
— Ответь хоть раз честно и без фокусов: ездил ли ты в Иерусалим после его разрушения или нет?!
— Мы тратим время на неуместные споры. Но я рад, что обо мне говорят и спорят. Все еще говорят и спорят — в Риме и в Иерусалиме! Это значит — я жив, я с вами, я существую.
— Я только что вернулся из Рима. Там о тебе никто не вспоминает.
— Значит, Имя уже не в Риме. Я связал свою судьбу с Именем. Там, где пребывает Оно, помнят обо мне.
— А мне казалось, что ты связал свою судьбу с Флавиями.
— Ты не слишком умен. Правильно будет сказать, что ты вообще не умен. Имя находится там, где Он вершит судьбу своего творения. Я сказал, что Имя переместилось в Рим, когда Храм еще стоял на вон том холме. — Иосиф ткнул рукой в сторону армянской забегаловки, где подавали не очень плохой плов и очень хороший кофе.
— Зайдем? — предложил Сирота.
Иосиф пожал плечами.
— Здесь неплохо готовят, — неуверенно сказал Сирота. Он не помнил, придерживался ли Флавий законов кошрута. Но как же он мог пировать с цезарями, если придерживался?
— Закажи мне фиг и орехов, — усмехнулся Флавий. — Их мясо я есть не стану.
— Они — минеи. Ты же относился к ним вполне сносно.
— А! После этого многое случилось. Потом и минеи перестали быть евреями.
— Этого можно было избежать, — заметил Сирота. — Если бы ты уговорил Гамлиэля не отделять их, не было бы ни крестовых походов, ни кровавых наветов. А если бы ты не затеял бучу в Галилее, не было бы и войны с Римом. Храм продолжал бы стоять. От тебя многое зависело, тебе было дано спасти твой народ, а ты ничего толком не сумел сделать.
Иосиф посмотрел на Сироту с сожалением.
— Я уже сказал, что ты не очень умен, — проговорил он, осторожно выпуская слова, — но мне не подобает повторяться. Разве мне бы позволили нести подобную ответственность на моих хилых плечах? Если бы Храму суждено было стоять там, где он стоял, у него бы нашелся умелый защитник, я или не я, это несущественно.
— И все-таки, — настаивал Сирота, — ты оказался великим провидцем! Защищал минеев, а они отплатили тебе вечной славой. Если бы не христианское «доказательство от Флавия», кто бы вспоминал о тебе сегодня!
— Я был угоден Ему, я выполнял Его волю, мы все выполняем Его волю, поэтому мои провидения сбылись. Дай мне попробовать этого барашка с рисом. А что это за зерна?
— Кедровые орехи.