Сирота опять погрузился в дрему и оказался на ковре в ленинградской квартире. Из приоткрытой двери в кухню снова повалил табачный дым.
У дыма был сильный, едкий запах. Сирота уже знал, что так пахнут сигареты «Кэмел». Мозговая извилина то жужжала, то тихонько потрескивала.
Старая пачка «Кэмела» лежала на захламленном столе Игаля в его киббуцной квартире. В ней не хватало одной сигареты. Игаль выкурил ее лет десять назад, решил больше не курить, а пачка осталась на огромном столе, заваленном монетами, книгами, черепками, письмами, топографическими картами, сухими листьями, влетевшими в окно то ли прошлой осенью, то ли тридцать лет назад.
— Ты когда-нибудь убирал этот стол? — спросил Сирота, пытаясь пристроиться к столу с тетрадкой.
— Никогда! — Игаль не отвел, а отмел подобную возможность широким жестом левой руки и подтвердил отрицание последовавшим далее столь же широким жестом правой. — Никогда.
Маленький Марк Сирота стал кататься по ковру, колотя по нему руками и ногами. Дверь открылась шире, и дым повалил гуще.
— Ты не должен был приезжать! Это опасно для всех нас, — услышал Сирота голос Рохи, перескакивавший из одной тональности в другую чуть ли не на каждом слоге.
— Я хотел увидеть сына! — произнес мужской голос. — Я никогда не откажусь от него, никогда! Так и знай!
Теперь Сирота твердо знал, кому принадлежал этот голос, но это было ему совершенно безразлично. Никакого смятения чувств. Штора над открытой форточкой вздулась и опала. Сирота заснул и спал, не просыпаясь, восемь часов. А проснувшись, отметил, что птичий щебет, досаждавший ему с момента первой встречи с дядей-волком и ставший невыносимым по дороге из Тверии в Иерусалим, пропал.
«Жизнь прекрасна!» — сказал себе Марк Сирота угрюмо и поник головой. Под ложечкой сосало, к горлу поднималась тошнота.
— Рюмочку коньяка! — подозвал он стюардессу.
— Скоро пойдем на посадку. Не положено, — улыбнулась она, выставив напоказ ухоженные зубы. — Я могу принести конфет.
— Мятных, — потребовал Сирота. И добавил: — Много. Очень много.
— Я принесу сколько положено, а вы возьмите сколько хотите, — ответила американская барышня с безукоризненной улыбкой. — Мы не считаем конфеты. И пристегните, пожалуйста, ремень.