— Так, — усмехнулся Сирота, — им бы связаться с компанией «Strazzaria Scaramello». Это здание нужно срочно меблировать. Надо будет дать дяде адресок.
Буфет оказался тесным и шумным.
Дядя Зеэв, плотный мужчина шестидесяти лет, с веснушчатой кожей и остатками рыжины в седой шевелюре, одетый в голубую рубашку, старательно наглаженную, но с открытым воротом и без галстука, тяжело поднялся из-за стола и протянул племяннику руку. Сирота осторожно пожал протянутую руку, дядя сжал его пальцы, Сирота ответил медвежьим зажимом, дядя поморщился и сдался. Этот ритуал происходил при каждой встрече, но дядюшка не оставлял своих попыток пересилить племянника. Он не любил ни Марка, ни Машу, он был обижен Генрихом Сиротой, и он считал, что родственники его оклеветали.
Как еще он мог помочь Рахили? Как? По его просьбе ей посылали посылки, к ней дважды пытались прорваться американские евреи, но им это не удалось. Означает ли это, что он виноват? Зеэв помнил сестру смутно, он знал, что Роха стала советской, что она не навещает семью и не интересуется еврейскими делами. Что делать, такое случалось часто. Зеэв редко вспоминал сестру, но он очень обрадовался, когда первые сведения о возвращении Рохи в семейное лоно пробились к нему по радио. Он был рад и горд, и дал указание помочь, и просил об этом. А почему этот бугай, его племянник, не занял место Рохи? Его бы не убили, у этого громилы хватило бы сил, чтобы за себя постоять. Разве он, Зеэв, не приехал сюда фактически мальчишкой, совсем один, и не справился? Не стал тем, кем стал, не выбился в люди? А нахальная Маша, что она наговорила Брурии, жене, это же страшно вспомнить. И этот племянничек убежал из Израиля, дезертировал, болтается где-то, то ли в Японии, то ли в Европе. Но теперь следует забыть о прошлом. Генрих не унимается, он позорит бывшего шурина в Америке и в Европе, и он отказывается приезжать на гастроли в Израиль. И он, этот трус, подписавший письмо против сионизма и против Рохи, он знаком с сенаторами, ему пожимают руку канцлеры, его приглашают на обед премьер-министры. Всюду он расточает яд, всякий раз, когда речь идет об Израиле, он рассказывает, как Роху оставили без поддержки и помощи. С Зеэвом уже говорили люди Мосада, МИДа и люди из Магбита. Они говорили, что следует наладить семейные отношения, что Генрих Сирота должен приехать в Израиль и их должны видеть вместе.
Но как он, Зеэв, может сделать первый шаг? Когда-нибудь, сказал он себе и Брурии, когда-нибудь им что-нибудь от него понадобится. И тогда он постарается быть полезным, но выставит свои условия. И вот племянник позвонил, и ему точно что-то от него нужно, и час Зеэва настал.
Зеэв был человеком с хитринкой, но не владел ни лицом, ни телом, поэтому Сирота мог бы с легкостью прочесть мысли дядюшки, если бы захотел. Однако ему было лень читать эту неинтересную книгу и разгадывать ее несложные загадки. Он часто дивился тому, насколько дядюшка не похож на Роху, и решил, что: а) в семье не без урода, б) слава Генриху, увезшему Роху из провинциального Львова.
Однако, вспомнив бабу Фиру и представив себе Машу, Марк быстренько внес поправку: в) не только девушкам, но и юношам вредно оставлять дом и семью в столь раннем возрасте, сбегая в малоцивилизованную страну. Парня просто недовоспитали.
Поэтому, мельком оглядев родственника и отметив нездоровую серость его кожи, Сирота приступил прямо к делу.
— Хорошо! — сказал Зеэв, когда Сирота закончил изложение основной части проекта. — Ты снимешь документальный фильм об алии, включишь туда рассказ о Рохе, а я достану на это деньги. Это будет нелегко, но я достану.
Ошарашенный Сирота несколько минут собирал мысли, откинутые на периферию сознания внутренним взрывом. Дядя не слушал его или не слышал?! Или: слышал и не понял. Или: не хотел слышать. Почему?
— Я не собираюсь снимать тут документальный фильм, — ответил Сирота по возможности спокойно. — После Рождества я приступаю к съемкам полнометражного фильма в Голливуде.
— После Рождества! Для тебя это, конечно, праздник! И кого ты там будешь играть? Русского пьяницу? — не сдержался Зеэв.