— Я не буду играть. Я буду снимать. Меня пригласили режиссером.
— О! Они слышали о твоих успехах в Японии и тут же дали тебе место в Голливуде! Кому ты это рассказываешь?!
Сирота измерил давление пара в собственном организме и решил, что продержится до взрыва минут пять.
— Меня пригласили благодаря успеху моих фильмов, снятых в Европе. В Японии я дирижирую оркестром.
— В Израиле для тебя не нашлось оркестра! — начал срываться дядюшка. Он еще помнил заветы Брурии и цеплялся за край сознания скрюченными пальцами, но его уже сносило к порогам. — Хорошо, хорошо! Ты великий режиссер, но Израилю не нужен фильм о прелестях венецианского гетто! Мы против гетто! Мы вместо гетто! Мы — это будущее, зачем смотреть в прошлое? Понимаешь?
— Я собираюсь рассказать о великих евреях прошлого и настоящего, посеять сомнение в антисемитских байках, вывести еврейскую проблему на первый план европейского сознания и сделать это не через набившую оскомину Катастрофу. Это хорошо для Израиля, поверь мне.
— Ты слышишь, что ты говоришь?! — засвистел, заклекотал, зашипел Зеэв. — Ты слышишь, ты, мальчишка, щенок, ничтожество! «Набившая оскомину Катастрофа»! А?! Он снимет свой вонючий фильм, и Израилю сразу станет хорошо! Евреям станет хорошо! Иди пахать землю, полей эту землю своим потом, пролей за нее кровь, как мы проливали! Это будет хорошо для тебя, бездельник, ничтожество, пустое место, воображающее себя бог весть кем. Все вы там, все вы… когда вам плохо… когда вам хорошо, вы не хотите помнить…
Дядюшка хрипел, кашлял, багровел и синел на глазах. По столикам прошел шумок. Плотная дама кинулась к Зеэву, начала обмахивать его лицо пачкой документов.
— Что ты себе позволяешь! — разоралась она на Сироту. — Это кнессет, ты оскорбил члена кнессета! Кто-нибудь, вызовите охрану! Охрану!
Дядя Зеэв начал махать на даму руками, он пытался успокоиться, но никак не мог совладать с собой.
— Не устраивайте цирк, — сказал Сирота даме по-английски. — Это мой дядя. Мы слегка поспорили. Лучше вызовите врача, если у вас тут водятся врачи.
— Охрану! — продолжала верещать дама.
Сирота оглянулся, увидел бегущих к нему охранников и спокойно откинулся на спинку стула.
— Не надо. Все… хорошо, — наконец пролепетал Зеэв. Охранники застряли у соседнего столика. — Не надо, идите, идите… Я сам… Идите.
— А могли и бритвой по глазам, — усмехнулся Сирота.
— Не ври! — взвизгнул Зеэв.
— Это советский анекдот, — успокоил его племянник. — Я пойду. Поговорили мы хорошо, дальше некуда. Привет Брурии.
В тот вечер Сирота хотел уехать. Ему стало так тошно, как не бывало никогда.
— Лучше вытащи свою телефонную книжку, — велела ему Маша, — звони своим знаменитым друзьям в мире! Проси рекомендаций к местным знаменитостям. На дяде-волке список не кончается.
— Если уж он… — замямлил Сирота.
— На одном твердолобом дураке мир клином не сошелся. — Маша стукнула кулачком по ручке кресла. — Надо поговорить с людьми кино, с писателями, с профессорами. Пусть они объяснят дяде Володе, что к чему и кто есть кто. Звони.
— Вспомни знаменитую фамилию в местном мире, — предложил Сирота, — а я буду искать к ней пути.
Маша пошевелила губами и затихла.
— Звони отцу, — произнесла после долгого молчания.
Сирота понурился. Генрих не одобрял его метаний. Перед отъездом молодого Сироты в Италию между отцом и сыном произошел неприятный разговор. Генрих считал, что сын должен вернуться в Токио и отработать до звонка, что проба сил в Голливуде должна закончиться триумфом, а посему следует выложиться до конца, несмотря на плохой сценарий, что вообще не следовало браться за фильм, который не вдохновляет. Что Марк слишком разбрасывается, что тащить на одних плечах, пусть даже атлетических, две успешные карьеры невозможно, что время для творческих капризов еще не наступило и надо решить, чем именно он собирается удивить мир. Они разбежались, надувшись друг на друга. Для того чтобы объяснить отцу всю задумку, надо было встретиться с ним лицом к лицу, создать должную атмосферу и говорить несколько дней подряд, постепенно вовлекая в проект творческую фантазию старшего Сироты и определяя ему место участника. Этого нельзя было сделать по телефону.
— Пф! — фыркнула Маша. — Как же ты собирался объяснить все эти сложности дяде-волку, если не знаешь, как убедить даже благорасположенного к тебе папу Гену? Надо начинать сначала. Надо заходить издалека, убеждать постепенно.
Сирота вспомнил корчащегося от внутренней муки, от непонятной, но смертельной ненависти дядюшку и отрицательно покачал головой. Мосты сгорели.