…Что это за «белый бычок»? А самый обыкновенный бычок — племенной, красивый. Купил его на базаре Серафим — добрый парень, новоиспеченный хозяин, молодой муж. Пошел за телкой, а купил бычка, и рассудительный деревенский народ, и раньше знавший простосердечие и доверчивую «неотмирность» Серафима, немедленно решил, что мужика просто надули или что он по глупости не разобрал, что покупал. Какой же хозяин станет покупать бычка вместо телки — дурак парень! А он объяснит жене, что на базаре «на потребу было много, а красивого ничего…», и автор подчеркнет у него эти слова.
Серафим с первых страниц книги, с детства плохо понимал веления расчета и того крепкого крестьянского здравого смысла, который всегда определял понятие «хозяин». Бедная мать плакала над ним, видя, что он не умеет жить «как люди». Но зато как полно чувствует Серафим день и ночь, дерево и солнце, вот этого бычка и чужое одиночество, зато как целостно и природно для него время: «Знаю, что скажет мне Ангел. Скажет: поздно. А ведь мог бы сказать, что рано или что в самую пору. Что ж, посмотрим… Ведь в конце концов разве часы его, время его — не что иное как его выдумка? И разве много надо ума, чтоб сказать: «Закон! Явишься в такой-то день, в такой-то час! Пробьет три часа — готово, пришло время! Начнем войну и всех сметём с лица земли! Как будто и радости приходят в такой-то час, по такому-то закону…»
Ну, конечно, что же скажешь о человеке, который так рассуждает, — юродивый! «Потребы» не чувствует, «интереса» не знает. Не зря его порядочно били в юности (а он только смотрел на бьющих с сожалением и непониманием), и Ангел и сейчас плохо скрывает неприязнь, словно чувствует в этом слабом человеке какую-то мешающую ему идти вперед силу.
«Белый бычок» вроде определился, прояснился немного. А что же это за «серый пудель»? Так, собака, хоть и нарядная, с локонами, «как на секретарше районного Дома быта». Однако, как это и всегда у Василаке, не случайно будет вертеться этот пудель. В этой второй части романа мы застанем Ангела уже не пастухом (он успел это ремесло еще в первой части оставить), а почтальоном, хранителем музея старого быта и «градобойщиком», разгоняющим тучи ракетами, тайным врагом заготовителя Синькина, который разъезжает на лошади, а Ангел, как ни бьется, как ни демонстрирует свою грамотность, свое крепкое передовое мировоззрение, а у него даже мотоцикла казенного нет. Эта сжигающая мечта о казенном мотоцикле приведет, наконец, Ангела к преступлению.
Народ хоть и посмеивается над Ангелом, как посмеивался над Серафимом, но смех этот невеселый, потому что не очень смешны признания Ангела: «Что за власть у пастуха? Над жвачными, не более. И я поставил перед собой цель. Вот ОНА, цель… — и ткнул в свою двухпудовую обшарпанную почтальонскую сумку… — Думал: станешь ты, Ангел, почтальоном — ах, какая жизнь тебя ждет! Разве сравнить, товарищи, деревенского пастуха с государственным служащим?.. Вот она, моя скала!.. И достигнув заветной цели, я крикнул тем, что остались внизу: «Не забудьте меня!» А они взяли да забыли».
Веселый это, вроде, парень, Ангел — задорный, смекалистый, красноречивый. Мы готовы и простить ему издержки его задора и готовы понять юную красавицу Деспину, которая влюблена в этого неприкаянного соискателя высоких мест, не замечая, как неотвратимо стареет в ожидании этого жаркого бегуна за первенством. Не зря мыкается по деревне брошенный заезжим безумцем из бывших односельчан пудель и тянет везде, что может, даже вот и горлицу, на которой гадает о своем суженом несчастная Деспина.
Собака к концу будет так настойчиво врываться на страницы, что мы скоро поймем ненапрасность этого вторжения и неожиданно разглядим, что Ангел — это и есть пудель — приживал, эгоист, завистник, честолюбец, крашеная дворняга, ухватившая горлицу Деспину за крыло. Скала, на которую он лез так настойчиво, неизбежно привела его изъеденную душу к тому, что он убил Синькина (и кажется, не в одном своем воображении) — веселого заготовителя, свою удачливую тень, свою народно-праздничную противоположность.
Мне самому тяжело смотреть, как безжалостно спрямляю я смыслы этого тонкого умного романа. На деле тут все скрытно, неуловимо, часто почти утаено за ерничеством, непринужденностью, болтливостью, той лукавой крестьянской насмешливостью над собой и своим селением, которыми испокон веку славны разного рода врали, бахари, а за ними и писатели, живущие в своем народе как верные, благодарные дети. Так писал своего «Кола Брюньона» Р. Роллан, так в больной час жизни видел своих не теряющих мудрости мужиков А. Платонов, так из наших современников пишут своих «односельчан» Нодар Думбадзе и Грант Матевосян, Римантас Шавялис и Айвар Калве, так смеется и мотает на ус родную сельскую мудрость в своих «бухтинах» Василий Белов.