Ох, утешения девичьи… Уже на другой день село загудело сердитым ульем. Деревенские пацаны гоняли коров пасти и забрались в лесок у долины Хэрмэсэроая, а с утра растрезвонили по всем улочкам-перекресткам:
— Рарика, дочка Катанэ, с бандитом Бобу спуталась! Тискались на траве за кустами, у колодца Пантюши… Лопни глаза, если вру, сам видел, как они обнимались и любились!
Вслед опозоренной Рарице плевались старухи-ханжи, тыкали пальцами мальчишки, прятали глаза и отворачивались молодые. Казалось, безответное юное существо, эту ее безобидную улыбку, желтую улыбку цветка тыквы на заборе, оплела липучая словесная паутина. И в самом цветке закопошилась черная козявка, прямо в желтой цветочной чашечке… Без того не ахти какая видная была Рарица, а теперь и вовсе с тела спала, сгорбилась, лица на ней нет!
Недели проходили, месяцы, годы… Надеялась Рарица, со временем позабудется ее несчастье, перестанут грехом глаза колоть, да не тут-то было. Года два-три минуло, и как-то в воскресенье одна из соседок говорила у колодца куме:
— Ты еще спрашиваешь, почему в девках сидит. Милая, кто порядочный в их сторону посмотрит? Кто их в честный дом введет хозяйками? Мы с ними, знаешь, забор в забор живем, все как на ладони. Срам, да и только. Ну ладно, на старшую нашелся убогий вдовец — дети-сироты, трое ртов, догляд за мальцами нужен. А на младшую, Рарицу, кто позарится? Слыхала новость, кума? Вторую неделю ее не видать, как сгинула. Должно, проведала, что ее Бобу укокошили, и пошла с горя куда глаза глядят. Всю шайку накрыли, Бобу пристрелили на месте. Бесстыжая Рарица, жила с ним… А ты не знала? Другая бы утопилась с позора… Ай, брось эти сказки — снасильничал, обесчестил! Для виду убивалась, сама на край света бы за ним побежала, с завязанными глазами. Зря в лес шастала то и дело? Небось не птичек слушать… Страх как он ей люб, вот и гонит ее сердце из дому. Она сама его зазвала там, у колодца Пантюши, первая хихикнула и глазки состроила… Думаешь, до шашней было Бобу? Обложили его, как волка в логове, пули над головой свищут, да еще девка навязалась…
Тут и Надя, как подгадала, спешит с коромыслом. Расплылась соседка в улыбке:
— Ой, здравствуй, Надюшка, доброго здоровья, соседушка! Уж и не помню, когда с твоей Рарицей здоровкалась… Не захворала ли часом? Не видать что-то твоей младшенькой. Мы уж думали, на шахты подалась, как дочери Препелицэ и Назару.
Та в ответ свою капельку яда цедит:
— Собиралась сказать, чтоб и вы порадовались — она замуж вышла, леля. Славного парня встретила — и умом бог не обидел, и домик свой есть, сам себе хозяин. В Рарице души не чает! Слава богу, и ей счастье улыбнулось, не все другим… В нашей дыре не нашлось ей пары, ну да мир не без добрых людей.
«Что, проглотила? — думает про себя Надя. — Тебе сплетничать — хлебом не корми. День-деньской торчишь у калитки или здесь, у этого журавля. Других забот нет, каркаешь над селом, старая ворона…»
— Вон оно-о-о-о!.. Ай-ай, милая, радость-то какая! И на вашей улице праздник, смотри ты, бедняжке Рарице счастье привалило… — медово выпевает соседка, а про себя: «Счастье твоей сестры, гордячка, сгнило давным-давно на зеленой травке у Пантюшиного колодца. Будь она с характером, не мозолила бы людям глаза своим позорищем. А то засохла в девках и давай по чужим селам таскаться — то на хору, то на свадьбу, пока не подцепила какого-то оболтуса. Тот, поди и не ведает, что за цацу пригрел. Не бойсь, найдутся, надоумят лопуха…»
И добавляет вслух:
— Дай-то бог нашему теляти да волка съесть. Лад и мир молодым, чтобы муж ее на руках носил…
Не зря говорят: в кривом глазу и прямое криво, доброго слова от злыдня остерегись пуще сглаза…
— Знать ваши слезы-то пулями оборотились. Слыхала, Надюшка? На той неделе Бобу с дружками, через окошко из пулемета… У новой полюбовницы смерть свою нашел. Так и пригвоздили на месте! Рарица хоть знает, нет? Навещает тебя или забыла дорогу домой?
— Далеко она, леля, далеко муж увез.
— Ну-ну, в добрый час, милочка, поживет — уладится все…
И правда, сосватали Рарицу. Перебралась она с немудреным своим приданым в небольшое сельцо под Оргеевом. День за днем прошло-прокатилось три месяца, четыре, вот и полгода… Около двух лет не виделись сестры, и как-то утром смотрит Надя, ходит по двору женщина. Неужели Рарица? Так и ахнула Надя: бледная, исхудала, свечечкой истаяла, в чем душа держится. Куда подевалась ее улыбка, добрая, безответная улыбка тыквенного цветочка? Слово за слово, обнялись, разговорились…
— Скажи, деточка моя, — ласково спросила Надя, — что с тобой? Совсем ты мне не нравишься, Рэрука, не такую тебя из дому снаряжала.