— Надо петушков крепеньких достать. Подскажите, Спиридон Николаевич, как с кладовщиком договориться. Хорошо бы свиных ножек на холодец… Зять с родителями вот-вот нагрянет, из-под Воркуты в отпуск. Семья у нас хлебосольная, стыдно в грязь лицом ударить. Не откажите, Спиридон Николаевич, в долгу не останусь. Такой, знаете, холодец жена сварганит! Мы и вас позовем, с дорогой душой…
Ах, как расцветает в эти минуты Кирпидин! Выслушав, не спеша поднимает глаза, но не потому что проситель ростом повыше, — нет, просто-напросто деду Скридону надо терпеливо объяснить, что к чему. Но сначала хочет он в глаза заглянуть просителю: понял ли ты, дружище, — старый сторож Патику кое-чего стоит на белом свете! Когда нужда приспела, ты готов по батюшке его величать, Спиридоном Николаевичем, заискивать, как перед завскладом.
Где же твое хваленое достоинство, любитель заливного? «Смотри, до чего дожил, ко мне пришел, к простому сторожу. Чуть не в ноги готов упасть, мил человек, ай-я-яй. Пока не было у жены зятя в Воркуте, ты со мной не желал знаться, не замечал, как муху на потолке. Ходишь гоголем, башки не повернешь, «здрасти» из себя не выдавишь, а теперь? Эк тебя скрючило, просишь-унижаешься, и весь сыр-бор из-за жалкого петуха на холодец».
Посетитель уже кроет про себя трехэтажным ту минуту, когда дернула его нелегкая подойти к Кирпидину — душу вымотает старый хрыч, пока толку добьешься!
Наконец, сторож говорит:
— Что ж, это можно… Почему не помочь хорошему человеку? — и опускает очи долу. — Пишите заявление: гости, мол, едут, надо встретить честь по чести. Заявление мне отдадите. Какие продукты, сколько там чего — этого писать не надо, мы с завскладом обмозгуем, попрошу его, уважит. Заявление несите в конверте, деньжата не забудьте туда же, само собой. А председатель подпишет, не откажет… Знаем, на какой козе к нему подъехать, не сомневайтесь.
«Ну, уел тебя старик Кирпидин? В порошок стер, пустозвон ты этакий. Ты, может, и понятия не имеешь, что такое достоинство человеческое, а я за него киркой отмахал три года, и не жалею! Слава богу, что посадили, а то бы до смертоубийства дошло. Забыл небось, как гоготал ты на суде, — на хиханьки-хаханьки память короткая. А я помню… «Балда наш Скридон, вздумал плетью обух перешибить. Стал бы я за юбку цепляться? На́ тебе жену, агент, хоть три жены возьми, несчастный ты «уполминзаг», по одной за каждую фальшивую квитанцию, и любовницу забирай, ежели осилишь, только скости налоги на шерсть и яйца, на хлеб и мясо». Было дело… И теперь ты ко мне на поклон с пустяками: устрой, дед, петуха по знакомству…»
Да, если помните, в день показательного суда много было смеху.
— Подсудимый Патику, сядьте! — велел судья.
— Так я сижу, чего надо? — отвечал Спиридон.
— Встаньте, подсудимый, когда с вами говорит прокурор!
— Да я стою, граждане товарищи, разуйте глаза!
— Выйдите из-за парты, вас не видно.
И он выходил, неуклюжий коротыш, стоял перед залом, смешной, кудлатый замухрышка, и в тот же апрельский вечер сорок восьмого отправили его в места отдаленные на четыре с половиной года на перевоспитание. Ему, Кирпидину, перевоспитываться — за то, что жена кормила рябой курочкой агента по заготовкам, пока Скридон бороновал кукурузу в долине Хэрмэсэроая!
Он тогда и не понял сразу, к чему дело клонится. Встал из-за стола какой-то хмырь-умник и давай защищать его от прокуроровых нападок.
— Послушай, кто это? — тихонько спросил он милиционера.
После перерыва по случаю «малой нужды» подсудимого в зале по-прежнему яблоку негде было упасть. А Скридон, протолкавшись на улицу с милиционером за спиной, ничего иного не сделал, как выпустил из утробы распиравший изнутри дурной воздух. Если закипала в нем слепая, бессильная ярость, не мог с собой совладать, как в юности на хоре, получив щелчок по носу от дурнушки: «Пошел вон, урод!» Пожаловался даже молодому сержантику:
— Думаешь, я нарочно? Ей-богу, как разозлюсь, начинают кишки марш играть. Хорошо хоть дали выйти… а то бы при всем честном народе…
После перерыва взял слово адвокат.
— Что это за мужик? — полюбопытствовал Скридон у сержанта как у человека, посвященного в интимные слабости подсудимого.
— Помалкивай! — шепнул сержантик. — Это адвокат, защищать тебя приехал.
— А кто его просил?!
— Порядок такой, тс-с-с!
Патику забеспокоился, заерзал на парте, опять стал тянуть руку, как школьник.
— Сиди тихо, хуже будет! — отрезал милиционер.