Старик зашел в приемную и, не дожидаясь приглашения, сел. А что, прикажете в дверях топтаться, когда секретарь у него в доме свой человек? И в гости заглянет, если охота пропустить стаканчик-другой, и просто, как заядлый холостяк, вечерок скоротает после службы, в доброй компании, с перченой шуткой и горячим ужином на столе.
Правда, сегодня он что-то не в своей тарелке, а то первым делом поздравил бы деда с новорожденным. Куда там — смешался, буркнул «Утра доброго…» и выскользнул в соседнюю комнату, где председатель на повышенных тонах выговаривал кому-то по телефону: «Прежде всего интересы общества, дорогой товарищ, и незачем раздувать конфликты между поколениями…»
Молчание в кабинете и снова голос председателя, бывшего учителя родного языка и истории: «Не забудьте, прошу вас, что село наше, к сожалению, больше похоже на старый сад, и если в саду вырос абрикос, то что за садовник из меня, если я стану рубить дерево только потому, видите ли, что по списку не числится абрикосовых насаждений? Вдумайтесь, очень вас прошу…»
Помолчал и более настойчиво: «При чем тут морально, аморально? Село стареет с каждым годом, падает рождаемость. Кто будет работать? Такая мораль вас не тревожит?» Тишина в кабинете взорвалась — слышно, как шарахнула трубка о телефонный аппарат.
«…туда твою в кочерыжку, гусак шепелявый! Моралист выискался. Говорит, вы, как бывший учитель истории… Объясните мне, говорит, что вытворяет с людьми Вишну. Вроде бы он нарочно людской род умножает, чтобы над нами посмеяться. Веселенькие новости! Что за повитуха объявилась, на общественных началах, и какое имеет право? Ну-ка, вызови ко мне этого типа, Вишну, пусть сам отвечает умнику шепелявому! Откуда у нас взялся Вишну, не знаешь, Володя?»
«Совещаются… — подумал Кирпидин. — Опять с проверкой нагрянули. Все с ума посходили, куда ни ступня, везде проверки. Как на нашем складе, вечно инвентаризация — двери нараспашку, полный завал, все вверх дном, а мы взвешиваем, пересчитываем… Нет, товар не отпускается, этого нельзя, потому что ревизия идет. И надо спешить, у проверки свои сроки, и мы опять взвешиваем, взвешиваем… И в первую голову испорченные продукты, чтобы отправить их по акту в отходы, на свалку — в мусор, одним словом. И кто это додумался, взвешивать мусор?..»
Патику поболтал ногами, разглядывая сотни раз виденные плакаты и цветные диаграммы по стенам. «Чего он там застрял? Наверно, ревизор попался строгий, Вишну этот…»
Наконец, появился секретарь, порылся в ящике письменного стола, достал помятый конверт, вынул из него какую-то писульку и с журналом регистрации документов снова зашел к председателю.
Патику не надивится: «Какая муха его укусила? Ходит, точно аршин проглотил. Не выспался или не с той ноги встал?»
Вернулся Владимир Георгиевич, сунул конверт обратно, на самое дно ящика, а толстый журнал положил перед собой, как уголовный кодекс. Сел за стол, потер лицо ладонями, не то сон разгоняя, не то остатки хмеля, и молчком уставился на деда Скридона: «С чем пожаловал, старик?» Патику усмехнулся с ехидцей:
— Старый новый год встречали, Владимир Георгиевич, да? Плохо выспался, по глазам вижу. Говорят, на винпункте большой шум подняли. А я-то думаю, что это секретарь туда зачастил? Интересно, заведующий сам ушел или сняли?
Старый лис Скридонаш ждал в ответ: «Незнайку из себя строишь, дед? Зачем мне по винпунктам пороги обивать, если с тебя бочка вина причитается. С пустыми руками заявился, и не совестно? Да тебе шампанское ставить положено, как жениху, сию же минуту. Мы меж собой толкуем: старый пенек Патику зимой зацвел! Ты что, китайская роза или комнатный лимончик? Поздравления, и все такое прочее, сейчас свидетельство выправим… Нет, не обижайся, а пока ведро вина не поставишь, строчки не напишу!»
— Ну? Слушаю, ты по какому делу? — спросил Владимир Георгиевич и, опершись о стол, с шумом отодвинулся.
Стул заскрипел, закряхтел, а секретарь стал внимательно разглядывать носки модных тупорылых ботинок, подбитых мехом. Зевнул даже, скривился:
— Что новенького? Медку на складе не найдется, килограмма два-три?
Будто Патику зашел к нему, как в собственный погреб, лясы точить, и секретарь не чает поскорей избавиться — ступай-ка, братец, подобру-поздорову, без тебя дел по горло.
Мош Скридон стал сух и официален: