Веки слипались, но Скридон подслеповато всматривался в белую пустоту. Приложил руку козырьком ко лбу, глаза слезились от яркого света и беспомощности. Сколько раз в своей жизни он видел эти следы? И мальчишкой-батраком у Василия Глистуна, и потом, когда вырос, за лагерными заграждениями, и через форточку румынской военной казармы, — будто пушистая стрела вонзилась в мягкий снег, взвилась и через три-четыре шага снова опустилась, как пика, нырнула и зарылась в сугроб. По-кротовьи прошмыгнула по скрытым ходам-лазейкам, выкарабкалась чуть подальше, сбоку, оставила три вмятины и опять исчезла. Вроде бы кто-то пытался взлететь и не мог…
Старик махнул рукой и отвернулся. Всплыли в памяти голоса, обрывки фраз, пререкания председателя по телефону: «Как фамилия? Какой Вишну, мил человек? Нечего меня стращать!» — и трубка ударилась об аппарат. «Ревизор заезжий, наверно, — подумал Кирпидин. — Надо бы к нему наведаться… Нет, лучше позову в гости. Посидим на пару, как с прошлым ревизором, душевный был человек. Хоть бы кому-нибудь пожаловаться…»
Через несколько шагов увидел еще знак — не стрела и не пика, а словно кто-то слегка, едва заметно, начертил овальную фигуру.
«Зверь или птица на одной ноге… Птица-зверь на костыле… искалеченная побежала…» — ни вслух не проговорил, ни прошептал, просто поднял руку, будто хотел поймать что-то в воздухе. «Ничего, живем… и есть еще этот, маленький. Ишь как! Смотри, вроде мне полегче…»
— Ой ты… ой, я… — выдохнул чуть слышно, да так и побрел к дому.
«Да, впереди она… смотрю, и сзади», — оглянулся Кирпидин.
Казалось, всю жизнь ковыляла за ним эта одноногая птица-зверь с костылем.