— Это не билет.
— А что это?
— Это квитанция об уплате.
— Но именно эту бумажку выдал мне автомат!
— Правильно. Сначала выдается квитанция, а потом сам билет. Надо было подождать.
— Я этого не знал. Простите.
— Я вам верю. Но вы должны купить билет.
— Я уже купил. Я уплатил деньги, и у вас в руках квитанция!
— Но нет самого билета.
— Хорошо, я не подозревал, что должна выпасть еще одна бумажка, но разве не достаточно, что в кассу железной дороги уже ушли мои девяносто шесть евро?
— Для кассы достаточно, для меня — нет. Мне нужен билет.
Контролер смотрел на меня немигающими красными глазками. Серыми, голубыми и карими смотрели соседи по вагону.
— Скажите спасибо, что я не оштрафовал вас за безбилетный проезд. Пожалуйста, с вас девяносто шесть евро за билет и еще четыре за то, что покупаете его в поезде. У вас наличные или карточка?
— Но я еду один и не намерен покупать два билета.
У контролера, который от скуки уже, кажется, засыпал, в голосе появилось подобие металла:
— Вы уважаете закон или нет?
Я закон не уважал. Но купил еще один билет. Красноглазый представитель закона двинулся вглубь вагона, а мне жаль было сотню евро, будто у меня отобрали родовое имение или алмазные копи. Дождь за окном был отвратителен, вагон стало потряхивать, пассажиры были на редкость неприятны. А некоторые даже уродливы.
38.
— Веселая история! — сказал Манфред. — А знаете, что сказал Гете о немецких законах? Он сказал: если в Германии соблюдать все законы, то не хватит времени их нарушать!
Закинув голову, Манфред заливисто захохотал. У него привычка — хохотать или по-детски хихикать в самые неподходящие моменты. Седой пушок на юношеской голове, юношеские, всегда улыбающиеся серо-голубые глаза, юношеская нескладная худощавая фигура — из этого состоит Манфред Остен, крупнейший немецкий гетевед, юрист, дипломат, музыкант, философ и вдобавок — председатель Общества друзей оркестра. Позади Япония, позади Австралия, где, не оставляя дипломатический пост, он играл на альте в местном симфоническом оркестре. Оставил он и почетную должность президента Фонда Гумбольдта, и теперь наслаждается свободой, выезжая изредка на театральные премьеры, философские дискуссии и встречи с друзьями. Живет наследник Гумбольдта, Гете, а также Леонардо в скромном домике на окраине города. Интерьеры его украшены японскими раритетами, полки забиты до потолка томами Гете и о Гете, улыбчивая жена готовит по-немецки ароматный кофе и дважды в неделю исчезает со скрипкой на какие-то загадочные репетиции никому не известного любительского оркестра...
— Ну скажите, Манфред, за что меня подвергли в поезде жестокому моральному террору и нанесли невосполнимый финансовый урон, дважды изъяв девяносто шесть евро, на что можно было купить сотни коробок спичек? Меня обвинили в неуважении к закону, при этом подразумевалась врожденная нечестность и склонность к мошенничеству. Но то, что ваша дойчебанная железная дорога дважды получила деньги за один и тот же проезд — это честно? Вы детализировали свои законы до крайней возможности, и временами это великолепно. Один закон особенно симпатичен, он имеет отношение к жизненной философии: если позади вас пристроился водитель, который едет нарочито близко, «поджимая» вас и принуждая уступить дорогу, вы считаете это серьезным нарушением и безжалостно штрафуете нахала. Прекрасно! Вы наказываете человека, опустившего стеклянную бутылку в контейнер для картона. Замечательно. Поделом негодяю!
Но там, в поезде, я не был железнодорожным зайцем, я не запирался в туалете и не притворялся глухонемым аборигеном, прибывшим из Полинезии полчаса назад. Я честно заплатил за билет, пройдя через пытку электронным орудием, и предъявил квитанцию. За что?
— Германия портится, — вздохнул Манфред. И почему-то снова захихикал. — Прежней она уже не будет... Давайте лучше поговорим о погоде... Ах, мой друг, Германия портится....
Как-то сырым осенним утром, досматривая сны в ожидании поезда, я увидел в хмурой и по-утреннему молчаливой толпе знакомую нескладную фигуру в длинном черном пальто. Под мышкой, образуя с собственно Манфредом Остеном элегантный черный крест, покоился альтовый футляр. Поднятый воротник пальто был повязан красным шарфом, который, если не считать воспаленного глаза семафора, был единственным ярким пятном в сером пространстве. Дипломат и философ ехал куда-нибудь в Дюссельдорф или Оберхаузен поиграть с друзьями квартеты Гайдна.