Лена никак не могла заснуть, вертелась, не знала куда деть и как лучше положить ноющие ноги. Николай, сегодня на редкость послушный, мирно сопел рядом, утомлённый работой, которую ему пришлось выполнять нынче за жену. Мысли не только о ногах, но и о пастухе продолжали атаковать Ленин мозг. Теперь, в тёмной комнате, они стали ещё назойливее, ещё неприятнее, как муха, весной маленькая и почти незаметная, а к осени – большая и надоедливая, сколько от неё ни отмахивайся. Но для мух есть липучка, а для мыслей Лена липучку создать не смогла. Размышления о случившемся настойчиво приводили её в дом пастуха. Она вспомнила про занавески на окнах, про то, как пастух однажды сказал ей в ответ на жалобы о жизни: «А! Всё поменяется ещё. Будь уверена». Тогда эта фраза её удивила, но потом в ежедневных хлопотах забылась. Обычно его речи не отличались разнообразием и всегда были связаны с тем, что происходило в настоящем. А тут вдруг такая уверенность в будущем. Лена стала копаться в прошлом, вспоминать, существовал ли там пастух. Она помнила его с детства, как только стала вполне осознанно бегать по деревне с другими ребятами (впоследствии они все разъехались кто куда). Пастух тогда уже был взрослым, то есть значительно старше её. Он ещё не ходил в длинном плаще и резиновых сапогах, одевался по-обычному для деревни, да и пастухом ещё не был, но стал им давно, лет двадцать назад – решила Лена. Никого больше из его семьи она не помнила. Он всегда ходил один, сам по себе; жены у него, насколько Лена припоминала, никогда не было. А может, и была раньше, до неё. Став пастухом, с годами он мало менялся, словно чёрный плащ защищал его от времени, разве что появилась короткая борода с седыми волосками, иногда неровно, небрежно им сбриваемая, наверное, старым ножом с пятнами ржавчины на металлической ручке.
В общем, ничем не примечательная тусклая жизнь. Или нет? Лена ещё припомнила, что раньше, по осени, когда уже переставали выгонять скот, пастух куда-то пропадал. Никто об этом не задумывался, предполагали, что он просто сидит безвылазно дома. Зимой он вообще редко показывался. Но Лена как-то засиделась у своей подружки, жившей как раз в одном из тех двух заброшенных домов напротив, и возвращалась уже ночью. Услышала чьи-то шаги, притаилась у того самого колодца, и на фоне светлого неба различила высокую фигуру пастуха, шагающего домой уверенной походкой с большим рюкзаком за спиной. До этого она не видела его больше недели. То, что он прибыл из-за пределов деревни, она не сомневалась – у Нины с Фёдором лениво гавкнула собака, которую Лена хорошо знала по неприятному низкому голосу, то есть он шёл из леса по дороге. Лена потом сообщила эту новость подруге, та лишь безразлично пожала плечами – вскоре она покинула вместе с семьёй это место, пожелав им всем приятного времяпровождения. Случилось это около десяти лет назад. Лет пять пастух уже не исчезал на долгое время, приходил к кому-нибудь за едой, иногда помогал по хозяйству, либо его видели у колодца. Огород он никогда не выращивал.
Мысль сходить в дом пастуха крепко закрепилась в голове. Лена решила отложить это дело до завтра. Воображение рисовало ей всевозможные картины того, что она там увидит – от самых жутких до самых прекрасных, от пугающих до восхищающих. Повертевшись ещё немного, она наконец погрузилась в глубокий, на удивление крепкий сон; боль в ногах будто утихла.
4
День подходил к концу. Туман, ещё более густой, чем вчера, накрыл теперь не только поляну, но и поглотил своим плотным облаком и дома, и деревья, погрузив деревню в мокрую темноту. Казалось, он вот-вот проберётся и в жилища. Траву, листья деревьев, крыши, заборы – всё покрыла роса, окна изнутри густо запотели. Баба Зоя всё продолжала сидеть в кресле, правда в другом – прямо напротив окна, у противоположной стены комнаты. Перебралась она сюда недавно, с тем, чтобы лучше видеть комнату. За весь день она так ни разу и не вставала, не ела, не кормила коз, только сидела в полубредовом состоянии, которое с наступлением темноты ухудшилось. Она была уверена, что что-то её настигнет, и от этого не спрячешься. Оставалось только ждать. Нет ничего хуже ожидания неизвестности, причём жуткой неизвестности.
Откинувшись на спинку кресла, баба Зоя сжала пальцами края деревянных подлокотников и не шевелилась, глядя в пустоту ярко освещённой люстрой комнаты. Прислушивалась, приглядывалась, она находилась в постоянном напряжении. Настенные механические часы смело приближали сутки к концу, к уходу в вечность, в небытие. Их монотонное тиканье сейчас казалось более быстрым, чем обычно, хотя баба Зоя и понимала, что такое невозможно.
Вот и первый час. Та же комната, зашторенное окно, слева шкаф, комод в углу, справа – кровать, тумбочка со старым чёрно-белым телевизором, на нём – ваза с гладиолусами, небольшой стол перед окном, пара стульев и кресло.
Говорят, если чего-то очень ждать, непременно увидишь. Из головы никак не шли белые бескровные руки, гримаса лица. Услышав справа от себя, в соседней комнате, шорох, баба Зоя повернула голову – и в тот же момент вспыхнула резкая боль в позвоночнике, проникла в шею, руки, ноги… Не получалось даже разжать пальцы, уже белые от напряжения. Перед глазами возник туман, как будто резкость не навели; нижняя челюсть съехала вниз и в бок. В таком виде, оказавшись прикованной к креслу, баба Зоя мокрыми глазами смотрела в пустую комнату. Снова шорох, уже шорохи… непонятный тихий скрип, какое-то движение воздуха и штор. Почудилось движение под шкафом, скрипнула его дверь. Баба Зоя пыталась проморгаться, но не получалось. В расплывчатом изображении она увидела, как из-под шкафа, кровати, из тени под столом появляются пальцы белых бескровных рук. Появились кисти, а дальше – ничего. Она видела это, слышала тихий скрип кривых ногтей по краске пола! В экране телевизора ей привиделись очертания искажённого лица; за шторой определённо кто-то прятался. Она видела носы сапог под шторами, край плаща в щёлке между ними. И так продолжалось бесконечно. Руки всё ползли, но никогда не доползали, из-за штор никто не выходил, лицо в экране телевизора не менялось, а баба Зоя никак не теряла сознание!
Около часа ночи Федор проснулся – приспичило в туалет. В тех крупицах света, которые всё-таки проникали сквозь туман и запотевшее окно, у видел отвернувшуюся к стене Нину – она спала, сопела. За окном возникло непонятное светлое пятно, но Фёдор впопыхах не обратил на это внимания; вышел из спальни.
Нинка закашлялась и проснулась. Повернулась на спину, села. На этот раз кашель не отступал; возникло ощущение, что лёгкие сейчас выйдут наружу, а горло разорвётся. В тусклом свете она различила на пододеяльнике тёмные пятна крови. Глаза почти не открывались, лицо покраснело и распухло. Хрипя, Нина стала кричать мужа, потянулась за стаканом воды на тумбочке. Не удержав равновесие, упала на пол, уронив и стакан, и настольную лампу, и все свои таблетки, ударившись при этом о край тумбочки. А кашель не проходил! Распластавшись на полу, Нина могла думать лишь об одном – когда же это кончиться, то есть придёт смерть.