Двери закроются, и священная пара приступит к таинству, по окончании которого жених выйдет к вельможам и возгласит о зачатии новой жизни в новом году.
Бхулак, правда, сомневался, что малолетний царь уже способен овладеть своей невестой. Но не сомневался в том, что дитя их родится в назначенную пору — то есть, на закате завтрашнего дня, когда наступало новолетие.
И тут на него сошла непреложная уверенность в том, что он сам должен быть сейчас в храме! Бхулак понятия не имел, откуда он это знает — такие озарения случались у него и раньше, и он давно убедился, что Поводырь отношения к ним не имеет. И ещё он знал, что, если уж это осознание пришло, действовать надлежит именно так, как оно велит.
Он начал проталкиваться сквозь толпу, пытаясь попасть на зады храма. Его фасад был оцеплен воинами, не пускавшими туда беснующийся на площади люд, но позади было темно и тихо. А он знал одну неприметную калитку в задней стене, которой иной раз пользовались младшие жрецы и танцовщицы, чтобы незаметно ускользнуть в город. Она, конечно, был заперта, но Арэдви давно уже показала ему, как её можно отпереть снаружи.
Калитка вела в защищённый глинобитной стеной тенистый сад, где жрецы-духовидцы и прорицатели предавались созерцанию иномирных тайн. Но сейчас тут было темно и пусто, даже гомон толпы с площади доносился, словно рокот отдалённого прибоя. Бхулак бесшумно скользил по узким тропинкам, стараясь скорее проникнуть в здание, как тут на него вновь обрушилось предчувствие — но на сей раз оно буквально кричало о близкой опасности!
Он остановился, словно наткнулся на стену, и попытался понять, в чём дело. Однако не успел: в кустах что-то зашелестело и все его тело оказалось обездвижено прочной сетью. Он дёргался, пытаясь освободиться, но безуспешно. А выскочившие из темноты небольшие юркие фигурки в чёрных одеждах уже схватили его цепкими руками. Сильный удар по голове стал последним, что он ощутил перед тем, как потерять сознание.
Когда он очнулся, вокруг царил полный мрак. Он чувствовал, что глаза его открыты, но не видел ничего. Подавив начинающийся из-за слепоты приступ паники, он попытался двинуться. Безуспешно. Мышцы напрягались, но их, похоже, держали верёвки.
Тьму вдруг разорвал ярчайший свет, и Бхулак понял, что глаза его на месте, но теперь они ослепли уже от неожиданной вспышки. И первое, что он увидел, когда зрение стало возвращаться — уродливая морда злобно оскалившейся обезьяны. Она зашипела ему прямо в лицо, обдав вонючим дыханием, и прянула куда-то в сторону.
Свет, исходивший от факела, отодвинулся и Бхулак смутно разглядел стены длинной комнаты. По всей видимости, он оказался там, куда стремился — во дворце. Лежал на глиняном полу, крепко связанный и прислонённый спиной к стене.
Из сумрака выступила закутанная в роскошные облачения невысокая фигура. Блеснула золотая маска, украшенная самоцветами. Святой человек! А рядом с ним… да, управляющий дворцом Эпшум, по своему всегдашнему обыкновению хищно улыбающийся!
Истина предстала перед Бхулаком во всей своей примитивной безнадёжности — млеххам просто не надо было захватывать Маргуш, они и так уже управляли им!
Но… обезьяна, причём тут она? Он же уже видел её…
— Приветствую тебя, славный тамкар великого царя, — заговорил Эпшум, не скрывая зловещего ехидства. — Как видишь, в нашем благословлённом Матерью Маргуше всё совсем не так, как кажется пришельцам.
— Значит, это ты, а не Хуту-Налаини… — с трудом проговорил Бхулак пересохшим ртом.
— Тайно держу руку Мелуххи? — охотно подхватил вельможа. — Конечно же, я. А бедный простодушный Хуту просто подвернулся в нужный момент и сослужил службу — отвёл от меня подозрительные взгляды назойливых чужеземцев. Он же так ничего и не понял — даже когда я воткнул в него отравленную стрелку, всё пытался что-то мне объяснить, пока не умер.
— Но почему?
— Почему я на стороне млеххов? Потому что они мне больше по сердцу, чем надменные пришельцы из Двуречья, и уж тем более вонючие коневоды из северных степей. Ну и кроме того, Невидимые, как видишь, и так тут при власти, — он с явным почтением указал на безмолвно стоящего поодаль Святого человека. — И ты ещё спрашиваешь, почему?