Вместе со звуками десятков боевых рогов на страну Маргуш обрушился боевой клич арийцев:
— Ар-ра! Ар-ра!
— Они идут, идут! — раздался громовой голос Заратахши.
Жрец в разеваемых ветром одеждах, размахивающий окровавленной булавой, походил на беспощадное к врагам божество.
— Ар-ра! — подхватили клич воины во дворе и с новыми силами бросились в атаку.
Отозвались небеса: в них оглушительно громыхнуло, молния рассекла чернеющее небо от края до края. Вниз, на землю людей, хлынули бурные небесные воды.
Мятежники дрогнули и побежали, но за стенами на них налетели невиданные прежде в этих краях чудовища — люди верхом на лошадях, которые дико ржали, хватали бегущих зубами, били копытами, а воины сверху кололи копьями, били тяжёлыми булавами и клевцами на длинных древках. Всадников было немного, но за ними в ночи возникли тени множества колесниц, которые носились туда-сюда, а воины с них расстреливали мятежников и млеххов из луков, метали копья и дротики.
Это и была та самая помощь, которую ждал, но не верил, что она придёт вовремя, Заратахша, о которой знал Бхулак и — откуда-то — машина по имени Арэдви. Помощь, за которой заотар послал своего ученика Спитаму Аиряшу и которую тот привёл.
Младший жрец больше совсем не походил на робкого юнца — могучий молодой воин в накинутой на плечи шкуре барса, со щитом и окровавленным копьём в руках, ловко восседал на мощном чёрном жеребце.
— Приветствую тебя, почтенный Шупан! — закричал Аиряша при виде Бхулака, выскочившего из ворот подворья в погоне за в панике разбегающимися врагами.
— Что нового на севере, всадники Аирйанэм-Ваэджа? — громко спросил тот.
— Я привёл сотню воинов клана Спитама, — отвечал юный полководец. — Мы неслись днём и ночью, чтобы поспеть вовремя. По дороге рассеяли толпу мятежников, которая шла к Маргу. За нами идёт наследник царя Веретрагна с другими кланами, больше тысячи воинов, они добьют оставшихся.
Наступало последнее утро этого года — хмурое и влажное, оглашаемое лошадиным ржанием, тоскливым воем собак, тревожным рёвом ослов и верблюдов. Ночной ливень потушил большинство пожаров в городе, только кое-где поднимался дым, но воздух полнился резким духом мокрой гари. И крови. Она была везде: уличная грязь порозовела от неё — как и вода в речных рукавах и ритуальных бассейнах. Долгие дни придётся пропускать их воду через пласты камыша и верблюжьих колючек, прежде чем паломники снова смогут благоговейно омываться в священных водоёмах.
Арийцы захватили город почти без сопротивления. Млеххские наёмники прекрасно понимали, что не в силах противостоять степнякам, и попросту отошли, а мятежники разбежались. Кто-то прятался в городе, в запутанных переулках посадов, кто-то — в мангровых зарослях дельты. Арийцы и городские стражники, выдержавшие ночью осаду толпы, ловили их и убивали на месте.
К вечеру, увидев, что степняки не чинят грабежей и насилий, мирные горожане стали вылезать на улицы. Всё-таки сегодня был великий праздник. Весть о чудесном спасении Святого человека достигла уже всех ушей, и народ выражал по этому поводу радость. Появилась снедь, заготовленная к новогодним торжествам, люди устраивались прямо на улицах, расстелив там ковры и выложив на них горы фруктов, лепёшек, варёного и жареного мяса, пива и вина всех сортов, сладостей… По улицам новь двинулись процессии танцовщиц и музыкантов — теперь не мрачно-колдовские, а просто весёлые. Несмотря на сгоревшие дома и непогребённые ещё трупы, прерванный ночью праздник продолжился с того же места. Таков уж был нрав жителей Маргуша, полагавших, что беды приходят и уходят, а вечное небо и солнце на них пребудут вовеки, и радовавшихся по этому поводу.
Но Бхулаку было невесело: он вёл тяжёлый разговор с Арэдви. После победы Заратахша забрал Святого человека, вновь закутанного в церемониальные одежды и в принесённой одним из слуг золотой маске, во дворец. А они молча отправились в дом Бхулака, который, к счастью, оказался не разграбленным.
Теперь стояли друг напротив друга в комнате. Девушка была совершенно спокойна и неподвижна. Бхулак по виду тоже, но в душе его всё кипело. Он злился, хотя понимал, что сердиться на машину смысла не было. На обе машины — и ту, которая стояла перед ним, и которая летала в небесах.