— Как это случилось на востоке и юге? — решил всё-таки уточнить Бхулак.
— Да! — почти выкрикнул Ханжо. — Там цари погрязли в роскоши, пьянстве и блуде, и небеса обрушили на них наказание!
Бхулак хорошо знал, что уж в отношении роскоши, пьянства и блуда Ханжо способен перегнать любого владыку под луной, но, конечно, промолчал, деликатно отправив в рот кусочек жареной свинины с комком редкостного в этих местах риса.
— Но восточные и южные царства виновны ещё более, — помолчав, продолжал узурпатор.
— Чем же, господин? — спросил Бхулак, видя, что хозяин снова замолк.
— Они выбрали Небесного Бога, а не Подземную богиню, — глухо произнёс наконец Ханжо. — А это неправильно.
— Почему? — Бхулак и правда был заинтересован — здесь вновь появилась проблема, над которой люди раздумывали во все века и во всех концах земли. Он, правда, подозревал, что в произошедшей катастрофе виноваты не боги — земные и небесные, а Поводырь. Но об этом он, конечно, Ханжо рассказывать не собирался.
— Богиня — это ночь, а ночь сильнее дня — потому что великая тьма поглощает солнце, — продолжил тот между тем. — Небесный Бог может послать молнию или дождь, но земля вечна — она прогорит или обсохнет, и вновь будет плодоносить. А мы, люди, мы живём на земле и богиня — наша Великая Мать. Негоже сыновьям оставлять свою мать — даже ради отца. Потому она победила его, а после покарала народ, который возносил ему больше жертв, чем ей.
Когда Ханжо стал правителем, службы в городе-храме и правда претерпели изменения: храм Матери стал процветать, а жертвоприношения Отцу сделались куда скромнее. Бхулак знал, о чём говорит правитель: в этой части света, весьма отдалённой от той, где он родился, люди тоже раздумывали над природой высших сил. День великого Гнева в незапамятные времена пришёл и сюда, сделав эти размышления насущно необходимыми для выживания. Изображения Бога, которого предки Бхулака именовали Богом-зверем, а позже Громовержцем, встречались у всех здешних народов: квадратное лицо с огромным ртом и выпученными глазами — по местным вкусам это отражало его могущество и вездесущность.
Однако древняя человеческая тяга к великой Матери, силу которой Бхулак познал с детства, тоже жила здесь, и бывали времена, когда люди склонялись к служению ей. Особенно во время бедствий — вроде того, что случилось недавно. Ханжо просто уловил изменение цвета времени и дал своим подданным то, чего они втайне жаждали: таинственные и чувственные обряды земли, словно бы вновь возвращающие их в сырую и уютную тьму материнской утробы, где покой и безмолвие, где не надо страдать и трудиться ради продления своей жизни.
Это, кстати, было ещё одной причиной раздора с царством Гуйфан, где благоговейно изваянные квадратные лица Небесного владыки можно было увидеть везде. После же религиозных реформ в Нюгуа царь Гуйфана объявил его правителя мерзким еретиком-змеепоклонником.
А тот даже велел изменить священные атрибуты власти — теперь нефритовый жезл, с которым совершались самые торжественные церемонии, изображал волнистое тело змеи, а венчающее его квадратное лицо Небесного владыки приобрело черты Богини-улитки. Потому что, говоря «улитка», здешние люди подразумевали «змея». И как живущий в небесах огненный дракон олицетворял Отца, так ползущая во тьме земной змея — Мать.
Один из таких обрядов Бхулак наблюдал сейчас, вскоре после той самой беседы с Ханжо, во время которой он понял, что этот вождь имеет чёткий план действий и собственное видение мира. Он претендует не только на наслаждения, которыми сопровождается жизнь правителя, но и на то, чтобы изменить жизнь своего народа — и вещественную, и духовную.
Однако в храм Богини Бхулак пришёл не затем, чтобы полюбоваться церемонией: через своих детей в городе он наконец узнал, что именно тут скрывается предмет его поисков. Поэтому он напряжённо наблюдал за искусным, но жутковатым действием — и впрямь завораживающим. В низком полутёмном помещении, освещаемым тусклым светом масляных ламп, бросавших блики на стены, покрытые узорами из символов Богини, под тягучую мелодию тростниковых флейт, прерываемых резкими звуками гонга, десятка два женщин медлительно двигались в священном танце.
Они танцевали совершенно нагими, лишь в красно-белой раскраске и ужасных масках из дерева. Личины эти изображали жителей подземного мира — рогатых зелёных демонов с огромными глазами и раздвоенными или остроконечными головами. В Нюгуа делали много таких статуэток из нефрита, местные жители жертвовали их богине или предкам.