Причиной такого огорчения стала короткая беседа, случившаяся у Бхулака, когда он шёл на пир.
— Не ешь там ничего и не пей, — услышал он тихий голос. — И невеста тоже.
Взглянув в сторону, откуда донеслись эти слова, он успел заметить скрывшуюся в толпе Нойт. А к её предупреждениям, как уже не раз убеждался за эти годы Бхулак, следовало относиться серьёзно. Девушка оставалось полной тайн, но, без сомнения, искренне желала предостеречь его. Она казалась на удивление осведомлённой о многих вещах, которые происходили не только в Аркаине, но и других варах страны, и даже в племенах диких дасов. Её сообщения всегда были краткими, но вполне определёнными, и Бхулак почитал разумным следовать им и не допытываться, откуда она всё это знает.
И теперь ему стало тревожно — причём это наложилось на давно уже беспокоящее его туманное, но мрачное предчувствие. Сев с невестой за стол, он глазами нашёл среди стоящих женщин Арэдви. Та тоже пристально глядела не него, и он понял, что его предостерегает и она.
— Делай вид, что ешь и пьёшь, но в рот ничего не бери, — шепнул он невесте.
Та вздрогнула и заметно сжалась, но едва заметно кивнула — кажется, дева понятлива. Это хорошо.
Бхулак взял налитый рабом-дасом ковш браги и поднёс ко рту, изображая, что пьёт. Потом незаметно выплеснул напиток на пол. То же самое проделала и Тапати — довольно ловко, надо признать. Да, в общем-то, занятые набиванием собственных желудков гости особенно и не следили за аппетитом молодых.
Однако подходил момент, когда им всё же придётся испить ритуальный мёд с примесью горьких трав, символизирующий супружескую жизнь —обязательная часть свадебного пира. Напиток готовили брамы, и он уже появился в зале — Бхулак разглядел давешнего даса, осторожно пробирающегося среди пирующих, держа в обоих руках полную чашу. Дурное предчувствие Бхулака всё возрастало, он с тревогой следил за приближением слуги. Хотя тут уж ничего не поделаешь: в этот момент все глаза устремятся на пару, и им придётся пить по-настоящему, до дна, а потом показать народу пустую чашу.
Но тут слуга, вроде бы, споткнулся и с размаху свалился, расплескав содержимое сосуда. И хоть никто другой этого не заметил, Бхулак готов был поклясться, что парень сделал это не своим промыслом: из толпы высунулась чья-то рука и молниеносно подтолкнула его. И Бхулак знал, кому эта невозможно вытянувшаяся рука принадлежала…
Раб получил от находящихся поблизости мужчин несколько тычков и ударов, сопровождаемых руганью, но на самом деле происшествие мало кто заметил. Однако, когда парень побежал с пустой чашей за новой порцией напитка, неведомо откуда на этом месте возникла девушка, быстро наклонившаяся и прикоснувшаяся к земляному полу, впитавшему разлитое питьё. Арэдви…
Бхулак увидел, как она поспешила за уходящим слугой и, нагнав, что-то сказала ему, после чего тот отдал ей пустую чашу и растерянно остался на месте, а Арэдви покинула дом. Впрочем, через несколько минут вернулась, неся заново наполненную брамами чашу. На сей раз она, ловко лавируя между пирующими, благополучно добралась до Анги, который должен был передать питьё молодым, и, сделав своё дело, отошла к стене.
Гомон в зале затих, Бхулак с Тапати поднялись с мест, и отец невесты поднёс жениху брачный напиток. Бхулак был уверен, что он безопасен — ведь его принесла Арэдви — поэтому принял чашу и поднёс ко рту. Однако вкус был гадостный — одновременно приторный и смертельно горький, да ещё отдавал какой-то плесенью. Делать, однако, нечего. Пожалев невесту, Бхулак большую часть отвратительного пойла влил в себя, а ей оставил лишь на донышке. Благодарный взгляд, который Тапати украдкой бросила на него, попробовав напиток, сказал ему, что он поступил правильно.
Выпив, она передала пустую чашу своему теперь уже мужу, и тот показал присутствующим её дно. Собрание разразилось ликующими криками. Брак райжи свершился.
— В сосуде, который нёс слуга, содержался растительный токсин, — услышал Бхулак за спиной тихий голос незаметно приблизившейся Арэдви. — Достаточно, чтобы убить женщину, а ты бы долго болел.
— Спасибо тебе, — ответил он, не оборачиваясь, и подозвал жестом Шамью, которого недавно, после мирной кончины старого Шаваса, сделал первым колесничим — до тех пор, пока сам не породит наследника, который обычно и носил в варе этот титул.