Движения становились быстрее по мере ускорения ритма барабана, к которому прибавились ещё флейта и тягучее пение. Девушка танцевала не только ногами, бёдрами, всем корпусом, но и руками — словно совершала ими некую кропотливую работу, творила хитроумную вязь. Постепенно Бхулаку стало казаться, что он проникает в смысл танца, понимает, что ему хотят им показать — небо, движение светил и звёзд по нему, земля, жизнь и смерть существ на ней, люди, их страсти и страдания, любовь и снова смерть… Духи, их зависимость от мира живых, пляска бестелесных сущностей — безнадёжная в своей вечности, но прекрасная. Боги, так же зависящие от извечной изменчивости мира, как люди, звери и духи. Жизнь и смерть всего сущего, растворение в великой пустоте.
И вновь зарождение мира, деление, бурный рост и процветание — снова и снова заканчивающиеся увяданием и смертью.
«Она творит миры из пустоты!» — вспыхнула в нём обжигающая мысль.
Ему казалось, что танец затягивает его в бездонные пропасти мироздания, звёздные водовороты, где существование его станет ничтожным, где он потеряется и исчезнет.
«Стоп, вернись!» — одёрнул он сам себя и, чтобы прервать наваждение, повернулся к жрецу.
— Скажи мне, Хуту-Налаини, благословенный… — попытался он продолжить разговор, прерванный появлением танцовщицы. Но увидел, что его хозяин тоже полностью погрузился в созерцание творящегося действа, да, пожалуй, еще глубже, чем он сам.
— Подожди, славный Шупан, одно лишь мгновение… пока она не закончит, — с придыханием произнёс жрец, не отрывая горящего взора от танцовщицы.
Бхулак замолк и тоже отдался созерцанию. А девушка без устали продолжала танец — одно движение естественным образом переходило в другое, и все они были безупречны, и все несли глубокий смысл.
Наконец, барабан и голос певца резко смолкли, и в тот же миг танцовщица, сложив ладони в прощальном приветствии, тоже замерла, словно кто-то выключил чудесную механическую игрушку. Она стала совсем неподвижной, даже будто и не дышала. О том, что это живая девушка, говорили лишь стекающие по её коже капли пота.
— Как же это прекрасно! — с чувством произнёс жрец.
— Это было… приятно для глаз, — Бхулак надеялся, что голос его при этих словах не дрогнул — внутри же себя он оставался в смятении.
— Не думаю, что ты столь же бесстрастен, сколь хочешь казаться, — жрец повернулся к нему с понимающей улыбкой. — Танец Айи не может оставить равнодушным никого из живых.
— Возможно, ты прав, — ответил Бхулак, — но нам следует окончить беседу о важных вещах.
— Сейчас мы это сделаем, — кивнул Хуту-Налаини. — Но скажи мне прежде, не желаешь ты познать, искусна ли Айя в любви так же, как и в танце?
Он желал! Желал так, словно вновь стал отроком, с вожделением подглядывающим за работающими в поле молодыми женщинами Аратты. Он сам не понимал, откуда в нём эта буря чувств — но бороться с ней было невозможно!
— А разве это допустимо? — ровным тоном спросил он жреца. — Ты же сказал, что девушка посвящена богине.
— Я сказал и то, что танцовщицы богини не отличаются в этом от ваших надиту, — жрец расплылся в откровенной улыбке. — И тебе, как посланцу могущественного лугаля Ура, даже не придётся платить.
— Что же, — благосклонно произнёс Бхулак, — я приму твоё радушное предложение. Но сперва закончим наконец наши дела.
— Непременно, — закивал жрец, жестом приказывая танцовщице и музыкантам удалиться.
Бхулак сделал над собой усилие, чтобы не проводить Айю взглядом.
— Итак, славный Шупан, — теперь уже жрец продолжил деловую беседу. — Ты так и не ответил мне, как великий царь Ура и Элама Хутран-темпти примет известие о том, что мы дадим ариям место для поселения в безлюдной части нашей страны?
Официально тамкар аккадского лугаля был лишь послом и торговым представителем, но неофициально — царскими глазами, а если надо, то и его рукой, способной прислать в Маргуш грозное войско из Двуречья. Так что неудивительным было беспокойство стоявшего во главе Маргуша Святого человека, его правой руки — управляющего главным дворцом, всех остальных его сановников, главных жрецов основных храмов и наиболее богатых купцов — какая реакция на их действия последует из далёкой державы.
Но сейчас Бхулак был в затруднении. Его решение противостоять планам Поводыря за прошедшее время упрочилось, и дело было не только в его сочувствии потомкам своего народа. Теперь он чётко осознавал, что, если снова станет слепо следовать указаниям машины, очень скоро потеряет право называться человеком. Это убеждение веками по крохам вырастало в нём, но сейчас, наконец, стало настолько значимым, что не следовать ему он не мог.