Но думать — это одно, а поступать наперекор небесному стражу — иное. В первое время своей новой жизни, когда Бхулак ещё не сомневался, что Поводырь — бог, он считал естественным, что тот видит не только все его дела, но и мысли. Однако с течением времени стал замечать, что это вовсе не так. Мысли людей, в том числе и Бхулака, Поводырь не мог читать вообще, но даже и его разговоры, и совершаемые им действия доходили до него не полностью. Позже стало понятно, что достаточно закрытое помещение вполне способно защитить от его внимания.
Пока Бхулак старательно исполнял указания Поводыря, это открытие не имело практического значения, но теперь сделалось очень важным. Хотя даже здесь, в обширном зале приёмов при храме, Бхулак не был уверен, можно ли говорить свободно.
— Ты знаешь, почтенный жрец, что я направил своему царю послание с этим вопросом, — начал он осторожно, и Хуту-Налаини разочарованно поджал губы — он слышал это от своего гостя много раз.
— Однако, — продолжил Бхулак, и жрец встрепенулся, — сам я не вижу причин для того, чтобы не пускать степняков в вашу страну.
Если Поводырь услышит эти слова, он задаст эмиссару вопрос в потайной комнате разума, и тогда Бхулак найдёт, чем оправдаться. А если не задаст, значит, он не услышал. И тогда можно будет действовать дальше…
— Я обязательно донесу эти ваши слова Святому человеку, — с удовлетворением произнёс жрец, склоняя голову.
Он имел в виду загадочную личность, живущую в самой укреплённой, центральной части города — вечного царя, который одновременно был и главным жрецом всех многочисленных культов Маргуша. Именно его дарованная богами мистическая сила поддерживала целостность и благополучие всей страны. По крайней мере, в это верили все её жители — от последнего крестьянина в жалкой деревушке до первого сановника в царском дворце. Может быть, так оно и было — Бхулак не знал.
Однако он точно знал, что сначала его слова достигнут ушей второго — а может, и первого — человека в этой стране: управляющего царским дворцом Эпшума. И лишь после этого и в нужном управляющему ключе дойдут до священных царских ушей.
— Мир и покой в вашей стране очень важен для лугаля, — продолжал он. — Когда я прибыл сюда, я был опечален слухами о народных смутах и угрозе вторжения с севера.
— Именно от неё нас могут защитить арийцы, — заверил жрец. — Что касается недовольства народа, не буду скрывать — неурожаи последних лет вызывают в людях недовольство жизнью. Что и говорить, если даже в сём священном граде становится всё меньше хорошей еды и воды, потому что река отходит всё дальше от него… В этой беде могут помочь лишь боги, которым мы с усердием молимся. Но народ Маргуша слишком благочестив и богобоязнен, чтобы замышлять недоброе против своих владык.
— Будем уповать на то, — ответил Бхулак, кланяясь в свою очередь.
Собеседники вежливо подняли чаши вина, желая друг другу здоровья и процветания, отведали от разложенных на ковре изысканных яств и роскошных фруктов.
— Меня призывают дела, почтенный, но мы с тобой, несомненно, ещё не раз встретимся, — сказал Бхулак, поднимаясь.
— Буду с нетерпением ждать этого счастливого момента, — церемонно ответил Хуту-Налаини, провожая гостя. — Подарок ожидает тебя.
Танцовщица, уже скромно укутанная в покрывало, и правда терпеливо сидела в прихожей. Увидев её, Бхулак вновь испытал прилив волнения, правда, не такой сильный, как раньше.
— Идём, — бросил он, девушка молча поднялась и отправилась следом за ним.
Они вышли с территории храма и пошли по этому удивительному городу, который, собственно, сам был огромным храмом, построенным в форме священного колеса жизни, и включившим в себя множество храмов малых. Внутри его стен жили лишь царь, его сановники, жрецы и храмовые служители, а также управляющие страной чиновники и их слуги. Весь прочий люд — крестьяне, ремесленники, купцы — обитали в поселениях, выросших на городских окраинах, там, где землю не занимало гигантское кладбище, фактически, отдельный город мёртвых. Он уже был чуть ли ни вдвое больше города живых. Ибо каждый житель Маргуша мечтал быть похороненным близ священного города Марга и готов был платить за эту привилегию очень дорого — кто-то серебром и бронзой, кто-то скотом и зерном, а кто-то своим трудом на привольную жизнь столичных обитателей.