– А это не мамаша ли Губанчика нашего? – насторожился вдруг Дега. – Там, в куче… Ну-ка…
Мы двинулись к толпе. И чем ближе мы подходили, тем членораздельнее становились реплики. На слове «двойник» я даже споткнулся, словно угодил вдруг в ямку с цементом, тотчас же и застывшим. Остановился и Дега.
Мы переглянулись с ним. Мы все уже поняли.
Да, это действительно оказалась мамаша Губана, в самой гуще толпы. Это ее сострадающие соседи-доброхоты дружно удерживали, пытаясь увести обратно в квартиру, а она все рвалась куда-то, воя и крича. Мы ее, губановскую мамашу, увидели и узнали, когда она несколько раз мелькнула в просвете между постоянно движущимися телами. И она нас увидела и узнала. Ох и завопила она, страшнее прежнего:
– Вот они!.. Это они виноваты!.. Это из-за них Сашеньку моего… Сашеньку!..
Сашенька – это она так Губана назвала. Она бросилась к нам, но ее, конечно, не пустили, схватили за руки. Длинные, непривычно всклокоченные волосы взметнулись над ее головой, как знамя беды, упали на лицо…
– Мы-то при чем? – просипел Дега, отступая. – Это все трещина… Не будь трещины, разве ж Губан на двойника купился бы? Из-за нее, проклятой, у него мозги совсем раскисли…
Мы вернулись к ожидавшему нас Максу и двинули дальше, через двор. Макс, ни о чем не спрашивая, пошел рядом. Да и чего спрашивать? И так все ясно… Нечего тут говорить. И ничем никому уже не поможешь…
Несколько кварталов мы шли молча. Дега чуть отстал от нас. Мне в какой-то момент послышалось, что он вроде как всхлипнул, но оборачиваться я не стал.
А мне почему-то не было ни тоскливо, ни страшно, ни горько. Мне было – никак. Тот факт, что Губана больше нет в этом мире, совсем нет, окончательно… как-то не умещался у меня в голове.
Когда явилось в наш мир зверье, очень быстро усвоили люди одно простое правило. Главное Правило. Что бы ни случилось, ни под каким предлогом и ни по какой причине не покидай своего жилища с наступлением сумерек. Не смотри в темноту из окна и – не приведи Господь – не подавай виду, если все-таки что-то в той темноте увидишь или услышишь. Конечно, и днем следует быть настороже, да и еще всегда помнить про такие места, куда лучше не соваться… Много чего теперь нужно знать и держать в памяти. Но все же самое важное – это неукоснительно соблюдать Главное Правило.
Потому что ночью этот мир уже не принадлежит человеку. Потому что каждый раз в ночные часы – уже восьмой год подряд – пространство за стенами твоего дома становится охотничьими угодьями.
Зверье охотится на людей.
И какие только обличья оно не принимает…
Двойник – тварь не самая опасная. И не самая коварная. Если следуешь Главному Правилу, двойник тебе и вовсе не страшен.
Правда, стыдно сказать, когда-то я и сам едва не попался. Хотя я тогда малой был, да и зверье еще в те времена не вступило в свою сегодняшнюю силу.
…В ту ночь, помню, я ворочался в кровати, пытаясь уснуть. Белый свет полной луны лупил в окна, закрытые старыми газетами. А в самом низу стеклянной части балконной двери краешек газеты отогнулся, и узкий белый луч, проникший через ту щелку в мою комнату, был воткнут в пол, и какие-то пылинки мельтешили в луче, как мошки. И этот луч не давал мне покоя: как я ни зажмуривался и ни закрывался от него одеялом, но почему-то все равно ощущал его неприятной резью в глазах.
На несколько минут я все-таки заснул.
Проснулся резко, словно кто-то шепнул мне что-то на ухо. Сел на кровати. Лунный свет по-прежнему бил в окна, но луча уже не было.
Потому что сияние полной луны заслонял стоящий за балконной дверью черный силуэт.
Сначала я, естественно, испугался. Окаменел, не в силах нырнуть снова под одеяло. А потом вдруг догадался по узнаваемым очертаниям – это ж там, на балконе, папахен мой стоит! Да, кстати, тогда еще он не был для меня папахеном, просто папой я его называл… Ну да не важно.
Папахен, словно углядев, что я в него всматриваюсь, призывно махнул мне рукой. Тут же перестав бояться, я соскочил на пол. Папахен всю жизнь меня держал в строгости – если что-то велел, надо немедленно исполнять, а не то схлопочешь: в лучшем случае подзатыльник, а в худшем – какое-нибудь наказание позаковыристей.
Обжигая пятки о ледяной пол, я подбежал к двери. Чуть отвел отогнутый краешек газеты, выглянул… Ну точно – папахен! Стоит, одну руку уперев в бок, а другой мне указывает на дверь перед собой, запертую на щеколду.
Отчетливо помню, как влилась в меня спокойная уверенность в том, что я делаю и собираюсь сделать. Такие простые мысли: «Как папахен оказался за запертой дверью и что вообще ему понадобилось среди ночи на нашем незастекленном снаружи балконе?» – в голове моей, может быть, и возникли, но сразу утонули в этом отупляющем спокойствии. Я взялся за щеколду, потянул… А она, тугая, застряла, не поддавалась.