Лена ущипнула себя за руку так сильно, что ойкнула. Под окном взревел мотоцикл и умчался на свидание с постом ДПС, заглушаемый грохотом грузового состава. Грохнул цепями и рухнул вниз набитый призраками лифт. Звуки и запахи позднего лета говорили в пользу реальности происходящего. Стены не делались прозрачными, пол не пытался рассосаться, и ни грамма хаттифнаттов не казало белёсых тушек из Лениных вен. Помойная машина подкатила к бакам — значит, уже пять утра. А у Лены на кровати, почти в центре Москвы, на пятом этаже кирпичного дома, построенного для работников железной дороги в 1965 году, лежал волк, слепое бурое пятно на фоне предрассветной комнаты. От него к Лене тускло отсвечивал серебром шнур, один конец соединялся с её солнечным сплетением, другой терялся в волосатой волчьей шкуре.
«А вот это песец», — тоскливо подумала Лена прежняя.
Новая ткнула её локтем под дых.
«Глаза раскрой, дура, это гораздо круче!».
В Серёгиных книгах немало писалось о серебряных шнурах, но подразумевалось, что они вроде как должны соединять тело с другими телами или с душой, тут книги расходились во мнениях. Волки ни в одной не фигурировали.
Лена встала — очень медленно и очень осторожно, тесня к двери вибрирующую от ярости Фанту. Волк слегка обнажил клыки. Довольно странное ощущение — точно с кровати скалилась Ленина собственная рука или, скажем, голова, почему-то отделившаяся, но всё ещё связанная с телом серебряным поводком.
— Вот зараза! — возмутилась новая Лена. — После всего геморроя валяешься у меня же в койке и быкуешь? Р-р-рядом!
Опытная рука рванула «поводок». Зверь слетел на пол кувырком (шнур крепился в области волчьего брюха), пополз к Лене, поджав хвост, прижимая уши. Фаната бросилась на него, но была выпихнута из комнаты вон, оставалось надеяться, что привыкшие к лаю соседи поленятся вызывать милицию.
— Отвали! — весело сказала волку Лена новая. — Ты будешь жить в лесу, понял? В лесу (лесом Лена пугала Фанту).
Волк закрутился вокруг ног. Под жёстким мехом легко прощупывались кости, то ли дело Фантины округлые бочка! Лена потрепала зверю щёку, тот поднял заискивающе улыбающуюся морду.
— В лес, я сказала, — прыснула Лена в волчьи глаза.
Белые.
«Без пастуха он что кутёнок — слепой, — прошамкала прабабка Анна Лидиными губами, плюясь звуками, точно шелухой от семечек. — Так делают».
Прежняя Лена жалко поморщилась, новая глубоко вдохнула, втягивая грудью поводок вместе с волком.
Заваливают на спину, колотишь воздух лапами, фыркаешь и рычишь, пасть набита снегом, извиваясь, пытаешься выскользнуть из-под брата, в свою очередь, ухватить щёку или ухо. Потом вы носитесь, смеётесь, сшибаетесь и падаете в траву, стараясь откусить друг другу головы. Тёплая тьма, мягкий материнский живот с набухшими сосками. Вкус молока. Спокойствие.
Чувствуя, что сон вот-вот свалит её, Лена запустила в комнату Фанту и упала на подушки рядом с собакой.
Весь сон она бродила по подъезду, наблюдая забавные существа из Нюсиного бестиария. Красное без ручек показалось ей довольно симпатичным, хотя она так и не догадалась, что это было. Гораздо меньше понравилась тухлая плесень, живущая под потолком неопрятными лохмотьями — всюду, кроме Лениного этажа. Ещё меньше понравилось Лене то, что некоторые существа, включая плесень, вызывали у неё неконтролируемый животный аппетит. Она стала снисходительней к Фантиной страсти к помойным бакам. Едва сдержавшись, чтобы не проглотить нечто, выползшее из мусоропровода со щупальцами, Лена выскочила на улицу. Из парка возвращалась Вера с Белочкой (ужасно, когда вид столетней пуделихи с вывернутыми наружу зубами провоцирует слюноотделение и бурчание желудка). Стоило Лене овладеть собой в достаточной степени для того, чтобы поздороваться, собачонка забилась в психическом припадке, а её чокнутая хозяйка, подхватив на руки сокровище, развила скорость, которую нереально ожидать от судмедэксперта предпенсионного возраста весом под сто килограмм.
Будильник. Моросящий дождь за окном. Два часа нездорового сна, тогда как для нормального самочувствия этих часов Лене требовалось десять. Впереди день, полный мучений, с другой стороны, сонная одурь мешала думать о папе.
Татьяна Викторовна лучилась, точно двухсотваттная лампочка в сортире, и это настораживало. Как правило, во время общения с Димкиной мамой Лену не покидало ощущение, что в навалившихся на даму маленькой пенсии, сыне-оборотне и свекрови, слышащей умерших родственников лучше, чем здравствующих, виновата лично она.