— Что еще? — глухо спросил папа. Он явно не хотел, чтобы Марти заканчивал рассказ.
— Он связался с кем-то в Шотландии и заимел сводки тридцатых годов…
— Мой дед?
— Да. — Марти оторвался, наконец, от созерцания крыльца и сосредоточил взгляд на фарфоровой сахарнице. — Три случая. Беглый убийца задушен, предположительно, дикими зверями. Двое ирландских боевиков, устроивших серию взрывов и нападений. Были обложены полицией. Утонули при невыясненных обстоятельствах. И мужик, пытавшийся изнасиловать одну из родственниц твоего деда.
— Сестру тети Берты… — механически отозвался папа.
— Так ты слышал об этом?
— Мы знаем свою историю, — пока Марти гипнотизировал сахарницу, папа всерьез увлекся кофейником.
— Его поймали, и суд признал насильника умалишенным…
— Его научили, как притвориться! — резко ответил папа. — Он был племянником одного из членов Кабинета. Большие шишки заплатили деньги, чтобы отмазать эту мразь!..
Марти вздрогнул. Он никак не ожидал, что спустя семьдесят лет кто-то может принимать семейные предания так близко к сердцу.
Обычные потому и творят беззакония, что их память слишком коротка. Дядя Эвальд говорит, что после войны невозможно было представить, чтобы кто-то нарисовал на стене свастику, а теперь родители позволяют детям носить свастику в ушах. Если бы подросток нацепил такую серьгу году в пятидесятом, ему оторвали бы ее вместе с ухом…
— Эту, как ты выразился, мразь, спустя три года, накануне его свадьбы, нашли с распоротым брюхом. Ему сломали все кости… Это не я придумал, а услышал от Робинса. Накануне свадьбы. Он возвращался один на машине и зачем-то остановился посреди леса. Очень резко затормозил, словно боялся кого-то сбить. Словно увидел перед капотом человека или животное. Машину нашли на дороге, а то, что осталось от жениха, — на обочине. А рядом следы кабанов и оленей… И еще. Робинс лично встретился с двумя пареньками из тех, кого покусали волки на твоем участке. Лично, понимаешь? По их рассказам, можно заключить, что ты им угрожал.
— Я не угрожал.
— Ты сказал, что даешь им час привести все в порядок, убрать за собой мусор и испариться. Ровно час, сказал ты, а после этого вами займутся.
— Я позвонил вам, ты же помнишь…
— Ты все сделал правильно. Тогда дежурил Тэдди, он ответил тебе, что на магистрали большая авария и, как только ребята освободятся, он пошлет их к тебе проверить, что и как. А через час появились волки. Так говорит Робинс. Он рисует схемки, Филипп, как нас учили в академии… Но не это самое печальное. — Марти оставил сахарницу в покое и впервые за время беседы поднял глаза на маму. — Он копает под вашего отца.
— При чем тут мой отец? — ахнула мама.
— Я тебе говорил… — Папа положил ей руку на плечо.
— Спасибо за кофе! — Марти тяжело поднялся. Я видел, насколько ему не по себе от интриг начальства. — Пирог был великолепен, давно не ел такой вкуснятины! Филипп, мне очень жаль, но… — Тут он посмотрел на меня, словно впервые заметил. — Точнее, мне не жаль, а напротив, я рад, что ваш сын здоров. Ведь он здоров?
Марти вел себя честно, насколько ему позволяла форма, и потому ожидал ответной откровенности.
— Он здоров, — выдавил папа. — Просто он…
— Ваши верования меня не касаются, — Марти вяло уклонился от дальнейших объяснений и загремел по полу ножками кресла. — И мне приятно иметь с вами дело, вот так.
Последние слова прозвучали, как прощание.
Папа вышел на веранду и стоял там, пока задние габариты машины не скрылись за поворотом.
— Мы можем вернуться к моей тетке, в Эльзас, — робко предположила мама.
— Нет, — папа поцеловал маму в оба глаза, затем в лоб. — Нет, милая. Если так случится, лучше уж уехать в Россию. Там наших детей не найдут.
Глава 35
ГОРЫ И ДЕВОЧКА
Первый раз я встретил ее случайно.
Так что мама зря мне не верит. И зря смеется.
Стал бы я заглядываться на какую-то обычную девчонку!
Девчонка сидела на вершине поленницы под навесом и кормила псов. Три лохматые собаки подпрыгивали возле ее ног, выхватывая друг у друга кусочки мясной требухи. Мне сразу понравилось, что она дружит с собаками и не боится. Потому что ей следовало бояться. Девчонка была не из наших и появилась в деревне только сегодня. Иначе я бы ее заметил раньше. Я подошел к ней слева, затем справа. Само собой, так, что она не заметила. Обычные, они такие смешные, ничего не видят. Любой Фэйри засек бы меня со ста шагов, уж никак не меньше.
Я мог спокойно уйти и остановился возле вовсе не потому, что запал на нее. Она мне ни капельки не понравилась. Чересчур толстая и чересчур высокая по сравнению с нашими девушками. Но отвернуться и уйти тоже было глупо, вроде как я заробел. Чтобы не пугать ее, я отошел назад и только потом поздоровался.
— Привет, — сказал я. — Меня зовут Бернар.
Она повернула ко мне круглое лицо и улыбнулась. Я подумал, что совсем отвык, когда люди вот так просто улыбаются незнакомым. Здесь, в России, вообще редко улыбаются.
— А меня — Анка, — она кинула собакам последний кусочек и вытерла руки о платок.
Я зашел под навес и сел рядом. И сразу понял, почему она устроилась именно здесь, возле баньки. Сверху, с поленницы, открывался потрясающий вид на закат. За четыре года я научился разбираться в здешнем климате. То легкое марево, что поднималось над хрустальным лесом, означало, что ночью придет сильный холод. Здесь сильный мороз — это действительно мороз. И почти всегда стоит тишина. Когда нет метели, зимой очень тихо, потому что от холода засыпают все зверюшки, и даже птицы. А кто не уснул, те улетают на юг. И тянуть деревья тут гораздо тяжелее, потому что сок замирает до весны…
— Откуда ты приехала? — спросил я. Странное дело, мне очень хотелось посмотреть ей в глаза, и в то же время, я чего-то вдруг застеснялся. Она опять улыбнулась, но совсем не насмешливо, а очень грустно. Только тогда я догадался, что она вся грустная, и снаружи, и внутри. И как я сразу этого не понял?
— Я прилетела с Марией. На Тхоле… — она взглянула на меня искоса, точно ждала какой-то необычной реакции. Сначала мне показалось, что глаза у нее серые, но я ошибся. Скорее, зеленые, с маленькими блестящими искорками. — Ты знаешь Марию или Маркуса?
— Я знаю, о ком идет речь, они кушали с дядей Саней. Но я был в своей комнате и не встречался с ними. Люди Атласа.
— Ну и ну! — Анка чуть не подпрыгнула на дровах. — Ты сидел в соседней комнате и даже не вышел? Тебе что, ничего не интересно? Ты хоть знаешь, что такое Тхол? Ты знаешь, что они живут по семьсот лет?
— Они обычные! — отмахнулся я, но мне понравилось с ней спорить. В общем-то, я выяснил все, что хотел. В деревне не может быть секретов: от тех, кому исполнилось четырнадцать, ничего не скрывают. Я знал, что люди Атласа разыскивают предателя и что они оставили в городской больнице раненого. Так что я мог с чистой совестью уйти, но опять задержался. Наверное потому, что очень давно не разговаривал с чужими, а тем более — с девчонкой. Но общаться с ней было просто.
— Ничего и не обычные! — печально вздохнула Анка.
— Я видел с ними третьего. Тот седой, он-то точно — обычный. Это твой отец?
— Мой отец погиб … — Она закусила губу и отвернулась, но я видел, что собирается заплакать.
— Извини.
— Ничего, я уже почти привыкла. Семен Давыдович — он доктор, хирург. Он профессора оперировал, но до конца спасти не смог. Они меня в гостинице оставили, пока Харченко лечат, но там так скучно сидеть, и Мария привезла меня сюда, погулять…
— Так ты совсем одна? — По-моему, я спросил чересчур поспешно. Мне показалось вдруг, что будет здорово, если она никуда не торопится и мы сможем поболтать подольше. Просто поболтать. Ничего такого я не подумал, хотя не такая уж она оказалась толстая, просто одета слишком тепло. Пожалуй, даже почти красивая. Я вдруг подумал, что было бы здорово, если бы она пожила в деревне подольше. За три года я научился различать русские диалекты: Анка произносила фразы и слова не так, как сибиряки. Русский язык поначалу казался мне неприступной глыбой, не верилось, что смогу освоиться…