— Настоятель Мирас, — склонил голову Торен.
После распределения учителя сообщили, что в этой обители служит пожилой настоятель. Он уже давно писал письма с просьбой подыскать замену, так как чувствовал, что срок ухода на покой не за горами. Конец оказался намного ближе и, очевидно, не таким, каким представлял себе старик. По следам на стене, по каплям крови на ступенях, по увечьям было видно, что старец падал с довольно большой высоты. Он пытался ухватиться за что-либо, остановить падение. Но неудачно.
— Пусть Спаситель примет Вас в своё царство, — произнёс Торен. Прочитав короткую молитву об усопшем, добавил, — Да уж, усложнили Вы мне задачу.
Поняв, где оказался, Торен хотел найти старика и сообщить, что произошла какая-то ошибка — это явно не то место, на которое он рассчитывал — и отправиться назад. Может быть, наставники что-то перепутали, может, перепутал он сам, но эта обитель точно не его. Здесь можно лишь отбывать наказание за преступления, но никак не обучать прихожан духовности. А проступков, за которые его сослали сюда, Торен не совершал.
Он помнил сколь величественными, сколь богатыми были храмы, где проходили служения во время его обучения — огромные сооружения, своими куполами касающиеся облаков. Помнил, как множество людей, собравшихся на празднования, благоговейно внимали всем учениям Понтификов, и дождавшись окончания служения, подходили к ним с дарами для получения благословений, будь-то к женитьбе или посеву ржи, к путешествию или строительству дома. Как те, облачённые в золотые одежды, чуть ли не сияющие в лучах солнца, похожие скорее на Великих, нежели на простых смертных, под аккомпанемент множеств музыкальных инструментов, движением руки либо внимали просьбам людей, либо отказывали, предостерегая от поспешности. Благочестивые люди, чьи решения всегда правильны и неоспоримы. Даже Король, королевские советники, семья, прислуга, в общем все, перед каждым важным вопросом не забывали зайти в храм за наставлением. В глазах Торена его наставники были теми, кем когда-нибудь хотел стать он сам. Так почему же случилось так, что он оказался здесь? Наставники ошиблись?
Нет, они не ошибаются…
Или ошибаются?
Торен попытался отогнать эти мысли. Сейчас главной задачей было погребение старика — Мирас точно не хотел бы, чтобы его тело, лежащее на ступенях, было съедено мухами, которые понятия не имеют, что в последний путь нужно отправлять, соблюдая определённые правила. В каком-то смысле старцу повезло, что Торен оказался в храме, ибо согласно верованиям, неупокоенный дух, покинув тело, мог застрять между миром смертных и миром Вечных, разрываясь на части их притяжением. Даже во время войн на стороне каждой армии был служитель Церкви, чтобы после битвы прочитать молитву за павших воинов.
Торен вернулся в комнату, снял с кровати покрывало, разложил в проходе, чтобы переложить на него тело старика, и встал над несчастным, размышляя как выполнить свалившуюся на него миссию.
— Сколько же Вы пролежали здесь! — сказал Торен. — Надеюсь, мучения были недолгими.
Воткнув начинающий терять прежнюю яркость факел в щель между каменными плитами, Торен склонился к прежнему настоятелю. Только сейчас он понял, что Мирас лежал спиной вверх, а голова была вывернута настолько, что подбородок старика касался лопаток. Спазм, схвативший острой болью внутренности, чуть не заставил Торена изрыгнуть остатки дневной трапезы. Переборов тошнотворные позывы, он взял старика под мышки, перевернул его и подтянул, чтобы водрузить на покрывало. Тело показалось на удивление лёгким, почти невесомым. Кожа была холодная, хрупкая, словно крылья бабочки. Казалось, что она вот-вот сорвётся с тонких костей. Голова, повисшая на худой шее, с мерзким звуком ломающихся сухих ветвей откинулась вниз.
Много лет назад, ещё во время обучения, у них в обители умер один из древнейших монахов. Ему на момент смерти было около ста десяти лет — истинный возраст старца был скрыт от всех, а сам он его никогда не называл, лишь отшучивался иногда, мол, “Всё, что прожил — всё моё”. Старца этого знали все прихожане и всегда при возможности обращались к нему за советом. Даже сами Архонты почитали его, словно он был живым воплощением Творца.
Монах покинул мир без мучений. Его обнаружили у себя в келье в позе, указывающей на то, что последние минуты своей жизни он провёл за молитвой. Когда дни его земной жизни были окончены, Совет решил устроить великую заупокойную службу. Своим размахом отпевание более походило на праздник, нежели на похороны. Тысячи людей собрались, чтобы проститься с человеком, который для многих стал вторым отцом, а для некоторых и вовсе заменил такового. Длинная очередь выстроилась в надежде в последний раз увидеться с почитаемым монахом. Толпа не заканчивалась три дня. Прихожане оставляли что могли: еду, одежду, дорогую домашнюю утварь, скот. Огромное количество даров заполнило почти всё помещение храма. По окончании церемонии, старец был погребён на кладбище, на котором хоронили лишь самых прославленных служителей Церкви.
О подобных церемониях здесь, в глуши, Торен и подумать не мог. Старый Мирас будет упокоен в вечно сырой земле с маленькой могильной табличкой над головой, и никто, кроме Торена, не придёт, чтобы проститься с ним. Скорее всего, никто не ведает, каким человеком он был при жизни. Никто не будет знать, какая смерть забрала прежнего настоятеля. И никто не будет оплакивать его. Лишь сколы на ступенях, в безудержном падении оставленные стариком, будут единственным напоминанием о нём.
Торен вынес тело Мираса на улицу. Звёзды мерцали в необычайно чистой черноте ночи. Ям, которые могли бы стать последним пристанищем для старика, на кладбище не было. По крайней мере, Торен их не видел. Придётся копать.
Рядом с погребом, запертым массивным замком, в куче хозяйственных инструментов лежала лопата. Не придётся рыть землю руками, подумал Торен. Недалеко от храма, шагах в двадцати, он нашёл место, по его мнению вполне подходящее для могилы. Справившись, Торен вернулся за стариком.
— Знаете, а я ведь совсем не этого хотел, — обратился он к Мирасу, будто бы тот мог его услышать. — Странная штука — память. В ней остаются лишь плохие воспоминания. Я вообще не помню лиц своих родителей. Не помню их имён. Зато помню голод. Помню ругань, боль, страх. Ни одного светлого воспоминания. Помню, когда меня вытолкнули из дома в руки какого-то здоровяка в церковных одеждах, — Торен уложил тело старика в яму. — Что они тогда мне говорили? Или может, просто молчали? Не знаю. Мне всё равно. Я давно их простил. Тот громила мне сразу понравился: он дал мне еды и пообещал, что всё будет хорошо. Он стал моим наставником, — первая горсть земли осыпалась на Мираса. — Потом он мне рассказал, что родители просто избавились от лишнего рта. Работать я ещё не умел, просить милостыню тоже не мог.
Торен старался не кидать на лицо старика. Давно он ни с кем не разговаривал о своей жизни, а Мирас оказался прекрасным слушателем. Зачерпнув очередную часть земли, Торен продолжил:
— Пятнадцать лет я посвятил учёбе. Хотел иметь свой приход… И что у меня есть сейчас? Сарай на краю мира и мёртвый старик, с которым я разговариваю. За что?
Погребение было закончено и Торен, пропотевший насквозь, пошёл обратно. На ступенях что-то блеснуло. Ключ, однозначно подходящий лишь для замка, запирающего погреб, ибо других запертых дверей в обители он не видел, лежал перед ним. Почему он раньше его не заметил?