Собственно, напомнил он себе снова, слыша неотступные шаги за спиною, физической угрозы как таковой сейчас нет: как уже показал этот короткий разговор в переулке, здешние жители свято блюдут кодекс самосохранения, а посему никто из них не рискнет причинить ему вреда. Главное, чтобы об этом не забывали они сами, добавил Курт с мысленной невеселой усмешкой, делая последние два шага до грязной покосившейся двери в помещение, некогда бывшее недорогим трактиром, а в последние более чем десять лет ставшее дешевой ночлежкой.
Перед дверью он не задержался – затылок ощущал направленные в его сторону взгляды, точно они были чем-то материальным, вещественным; створку без ручки Курт толкнул ладонью уверенно, словно вхождение в эту тесную, провонявшую невесть чем комнатку было для него делом привычным и обыденным, и переступил низкий сбитый порог одним шагом, молясь о том, чтоб хотя бы один из вечно заляпанных и исчерканных ножами столов оказался незанятым.
Подобное тому, что повстречало его внутри, видеть и слышать уже доводилось – при иных, правда, обстоятельствах, однако картина была схожей и повторяющейся, судя по всему, в любом трактире, без различия их законности и пристойности: видел он направленные на него настороженные взгляды, а слышал тишину. Один из тех, кто встретил его за две улицы отсюда, стоял у самой дальней стены, где размещалось нечто, претендующее на именование «стойка», опираясь о грязную доску локтем и низко склонившись к уху держателя сего небогоугодного заведения – очевидно, досказывая последние слова новости этого вечера.
Стараясь не топтаться на пороге, дабы не выглядеть растерянно, новость неспешно, но почти уверенно прошагала дальше, уловив краем глаза темную поверхность пустой столешницы в углу справа от стойки и направясь к ней, не глядя по сторонам и ничего не говоря. То, как вошли его неотвязные сопровождающие, было слышно на весь маленький зальчик – в тишине их шаги и стук закрывшейся двери прозвучали, как грохот упавшей бочки, и по собравшимся вокруг прокатился шепоток, похожий на холодный, колючий ветер с побережья.
Сохранять молчание и дальше было не просто глупо, а и опасно, посему, повернув голову к стойке, но не глядя на хозяина, Курт выговорил – четко, но следя за тем, дабы невзначай не повысить голоса:
– Тут все еще наливают?
– И навешивают, – отозвался тот неприветливо, не двинувшись с места, и майстер инквизитор поднял взгляд к лицу, возвышающемуся над покоробленной ободранной доской, разглядывая лысый череп с одной-единственной седой щепотью волос надо лбом, делающей крепкого округлого старика похожим на годовалого морщинистого младенца.
Итак, разговора по-тихому с одним-единственным свидетелем не выйдет; собственно говоря, особенно большой надежды на это и не было…
– Бюшель[32], – усмехнулся Курт подчеркнуто дружелюбно, стараясь не замечать подозрительных взглядов вокруг, – ты так и остался редкостным грубияном; ничто в мире не меняется… Как тебя до сих пор никто не прирезал? Я думал, хозяин в «Кревинкеле» уже сменился.
– Я тебя знаю? – поинтересовался обладатель лысины невозмутимо, лишь на миг задержав взгляд на Знаке и сохраняя прежнюю каменную неподвижность. – Или просто-напросто кому-то пора язык укоротить?
– Ты меня знаешь, – подтвердил Курт беззаботно. – Хотя, может, и не помнишь.
– Отличная попытка, майстер инквизитор, но память у меня хорошая, и ваша морда в ней не значится, посему, если вы не мое внебрачное исчадие – валите-ка отсюда по-хорошему, что бы вам ни было нужно. Конгрегатского трупа на нашей территории не будет, однако же – для всех лучше, если вы потихоньку исчезнете. Налить я вам, если так уж желаете, налью, но после чтоб духу вашего тут не было.
– Ух, – передернулся Курт, – какая речь; аж мурашки по затылку… Только память твоя тебя подводит, Бюшель, ибо моя морда в ней быть должна, и если Шерц где-нибудь поблизости, он скажет тебе, кто я такой.
Шерц поблизости был – это лицо в памяти осталось тоже и было узнано сразу, по брошенному мельком взгляду при входе в «Кревинкель»: за десять лет бывший его сообщник ничуть не изменился, лишь раздался ввысь и вширь, сохранив невероятную округлость щек по обе стороны от грушевидного носа и внушительную утробу.
– Шерц! – повысил голос Курт, не дождавшись реакции на свои слова, и обернулся к столу, где в окружении двух насупленных парней и довольно затасканного вида девицы восседала упитанная шутка Создателя. – Раскрой хлебало, наконец, и изреки что-нибудь умное.