- Брось, по такому заморозку в земле все равно ни единого следа не осталось... - возразил Курт тихо, приблизясь, однако, опасливо и неспешно. - То же самое, Густав? - уточнил он, понизив голос еще более, и тот вздохнул.
- Да, за исключением насилия. Раны те же; в этот раз изрезано меньше, как видишь, однако кое-что общее прослеживается. Даю заключение сразу: та же рука.
- Вот теперь точно вляпались, - так же тихо произнес Ланц, остановившись рядом. - Хальтер ума решится.
- Опять отпрыск знатного горожанина?
- Хуже, абориген, - ответил тот тяжело и как-то сквозь губы, неведомо к чему оглядевшись по сторонам. - Много хуже. Это Иоганн Хальтер.
- Id est[34]...
- Да, - угрюмо подтвердил Ланц, глядя на тело так, словно надеялся, что оно сейчас исчезнет, и все происходящее окажется попросту мороком, наведенным шутки ради неведомым волшебником. - Сын нашего бюргермайстера.
- Вот зараза... - пробормотал Курт тоскливо и едва не покривился от неуместно громкого голоса помощника на фоне их почти шепота:
- А будь это бездомный мальчишка - вы бы так не заботились, а?
- Дурак ты, Хоффмайер, и не лечишься. - Ланц говорил все так же едва слышно, без злости в голосе, устало складывая слова одно к другому. - Дело не в том, что видим в этом убийстве мы, а в том, что увидит в нем город. Хальтер будет биться головой об стену и свирепствовать, наплевав на все свои сделки с местными шайками, Кельн впадет в панику, и сколько может быть самовольных «судов»... Приятелям нашего аборигена не позавидуешь, как и любому мало-мальски нелюбимому нашими добрыми прихожанами жителю города. Чтобы сохранить хоть какое-то подобие порядка, Друденхаусу придется вывернуться через уши наизнанку.
- Как это могло случиться? - стараясь не видеть пристыженного лица своего подопечного, спросил Курт растерянно. - Тело, сколь хватает моих познаний, нашли утром, стало быть - убили его ночью, а это значит, что он пропал еще вчера. Как после случившегося с Кристиной Шток бюргермайстер не поднял всех на ноги? Почему вчерашним вечером была тишина, не понимаю.
- Вот и спросим у него - старик отослал к нему курьера с просьбой явиться в Друденхаус. - Райзе поднялся с корточек, продолжая глядеть на тело неотрывно, и вздохнул. - Ты прав, нашли утром - не так давно. Знаешь, кто и зачем использует этот пустырь?
- Да, местные студенты - когда хотят устроить мордобой без свидетелей.
- Вот один из таких... поединщиков и явился к нам сегодня. Причем - умные ребятки, надо им отдать должное - один кинулся к нам, а другой остался сторожить тело. Чтоб никто не обобрал, чтоб место не затоптали; как выяснилось - с юридического факультета оба...
- Где они сейчас?
- У нас, где ж еще, - пожал плечами тот. - Дабы не разболтали лишнего прежде времени, да и чтоб, одумавшись, не упрятались куда от глаз наших подале. Пока город не проснулся совершенно, тело перевезем в Друденхаус, а отсутствия пары студентов на лекциях никто не заметит - впервой, что ли... Ни к чему раньше должного подымать волнение, которое все одно наступит...
- Повозка скоро будет, - отозвался Ланц все так же хмуро, косясь на Бруно - тот стоял в стороне, прижав ладонь к губам, и на маленькое бледное тельце старался не смотреть. - Что сейчас сказать можешь, кроме того, что убийца тот же?
Райзе вздохнул, вновь присев на корточки, и повел рукой над кровавыми пятнами, очерчивая их контур в воздухе:
- Вот это видите? Больно крови мало для таких ран; понимаете, к чему я это?
- Его убили в другом месте? - предположил Курт, подступив ближе. - И вынесли сюда уже после?
- Голову ставлю, - подтвердил тот. - Выбросили ночью - у него изморозь на ресницах, да и мышцы закаменели более, чем обыкновенно это бывает. Заморозки сейчас еще хилые, посему вот так он пролежать должен был не менее часов трех, а то и того больше... Не вороти взгляд, Хоффмайер, смотри. Учись.
- Это не моя работа, - глухо отозвался тот, и Райзе невесело усмехнулся.
- Не зарекайся. Смотри, смотри. Злее будешь.
Курт не сказал ни слова - ни подопечному, ни сослуживцу, тоже присев на корточки у растерзанного тела. Злости он не ощущал - скорее раздражение, и, вопреки логике, не на неведомого убийцу, а на себя самого, ибо одним из чувств, пробивающихся сквозь все прочие, было чувство непозволительное, мерзостное: чувство почти удовлетворения. Нити, пускай призрачные и нечеткие, ведущие от первого преступления к преступнику, оборвались или спутались, и ни единой мысли пробудить не могли, новое же убийство давало слабую, но все же надежду на то, что какой-то след появится, быть может, хотя бы сейчас.