Само собой, и менты, и родители, и педагоги изо всех своих маломощных сил боролись с детской тягой к милитаризму, видя в ней, по взрослому своему недомыслию, лишь шалость. Ну и в самом деле, откуда им знать, что их родное чадо за пределами отчей квартиры, на улице практически так же беззащитно, как Зоя Космодемьянская в лапах гестаповцев? И что в любой момент на ребенка, который, правда, сам себя таковым не считает и уже пять лет как курит, могут налететь представители, мягко говоря, недружественной «дворовой державы», и самое безобидное, чем закончится столкновение, если чадо не озаботилось вооружиться, — отнимут мелочь, выданную мамой на покупку «полбулки черного и батон за двадцать две», и дадут пендаль под зад — гуляй, пацан! А в худшем… В худшем происходили иной раз такие вещи, о которых Сергей Рыков и теперь, с высоты, так сказать, прожитых лет, вспоминал с ужасом…
Арматуру они натырили там, где и предполагали. Само собой, точить ее времени не было, но ушлый Дрозд потащил их в котельную, где у него (а скорее — у его всесильного братца-блатнюка) были знакомые мужики-алкаши, и там, ничего особо не спрашивая, седой худощавый дед в ватнике разогрел концы арматурин сваркой и в несколько ударов кувалды придал им форму копейных наверший.
— Кованая! — с уважением отметил Дрозд, разглядывая свою «шпагу», когда друзья на задах котельной бинтовали арматурины изолентой.
Испытав «шпаги» на боеспособность, для чего им пришлось основательно истыкать железяками деревянный блин от катушки с кабелем, пацаны наконец-то отправились в поход. О, если бы только Сережа знал тогда, чем этот поход закончится!
Буратино с Фаридом шли метрах в десяти от них с Дроздом, держа арматурины наготове, и вполголоса о чем-то переговаривались. Четверка маньяколовцев двигалась по поросшей бурьяном бугристой равнине, тут и там утыканной решетчатыми столбами ЛЭП. Равнина эта, а верней было бы сказать — пустошь, простиралась между городом и приречными холмами, поросшими чахлым леском. Там, в холмах, и находились пещеры…
— Слышь, Серый! — Дрозд тронул Сергея за рукав: — Так мы его не заметим, блин! Он мимо пройдет по канаве, а за травой хрен разглядишь!
— И че ты предлагаешь? — спросил Сережа.
— Разойтись надо! Цепью идти, как немцы в кино, ха! — Дрозд сплюнул и крикнул Буратино и Фариду: — Э, мля, долбени, айда сюда, побазарить надо!
Манера общаться друг с другом у мальчишек в те годы была искусственно-приблатненная, и лишь потом, через много лет, Сергей понял, что искусственного там было гораздо больше, но тогда им казалось, что они — ну о-очень «деловые» пацаны…
Дальше друзья пошли, «как немцы в кино», разбредясь друг от друга. Дрозд достал из кармана и надел на левую руку стыренный у брата блестящий дюралевый кастет, а правой крепко сжимал арматурину.
Фарид шагал метрах в двадцати дальше, пригибаясь и временами разглядывая сырую землю под ногами, — видимо, он недавно читал Фенимора Купера и теперь, воображая себя Чингачгуком, пытался обнаружить следы.
Буратино, рослый, плечистый и красивый, как теперь понимал Сергей, мальчик, но совершенно не отягощенный избытком интеллекта, просто топтал бурьян и изредка поглядывал на авторитетного Дрозда, ожидая, что тому надоест и он скомандует привал или вообще повернет назад.
Сережа шел самым крайним, сжимал в руках ребристый остроконечный дрын и… боялся. По-моему, никто из его друзей толком не понимал, во что они ввязались, и для них это было — Приключение, Приключение с большой буквы, это будоражило, заставляя кровь резвее бежать по телу, и толкало — вперед, вперед!
Сергея же сам процесс поиска маньяка интересовал постольку-поскольку. Он с ужасом ждал развязки, моля про себя всех богов, чтобы только пронесло, но при этом втайне, в глубине души чувствуя — это нужно, необходимо пережить, чтобы потом… Когда-нибудь… И Голос, вдруг возникший из ниоткуда, мягко подталкивал: «Иди! Иди вперед! Это не просто игра, это — настоящее, это — важно!»
Никаких иллюзий по поводу того, что случится, встреть они этого Серого, Сережа не испытывал — здоровый, взрослый и ненормальный мужик, привыкший убивать и испытывающий от этого удовольствие, легко положит четырех самонадеянных пацанов их же оружием, и ку-ку! Прощай, дорогая мама, ты никогда не забудешь меня…
Конечно, так гладко он сформулировал собственные мысли много позже, гораздо позже, уже будучи взрослым. А тогда Сергей вяло брел по сухому, трещащему бурьяну, уныло озирал серое небо, вдалеке — полуоблетевший лесок у подножья приречных холмов, и боялся, то и дело вытирая потеющие ладони о штаны.
Минут через двадцать Дрозд крикнул:
— Дойдем до леса — покурим!
— Да ну, давай прям щас! — отозвался Буратино, но Дрозд только помотал головой, мол, нет.
До леска оставалось всего ничего, когда они услышали журчание воды — где-то неподалеку находился ручей, текущий со стороны города к Волге и носивший в Средневолжске неоригинальное и незатейливое название «речка-вонючка».
Вскоре Сережа увидел и саму «речку» — неширокий, мутный поток в топких берегах. Дрозд тоже заметил ручей и крикнул ему:
— Серый! Рык! Переходи на тот берег!
Он очень любил командовать, Сережин друг Дрозд, а для тех, кто был с ним не согласен, у него имелся богатый арсенал усмирительных средств, и одним из главных было банальное «слабо». Сергей уже предвидел, как лицо Дрозда в случае его отказа искривит ехиднейшая гримаса, губы вытянутся в трубочку и он с великолепно разыгранным презрением прошипит: «Че, „сканил“?»
«Сканить» на уличном языке значило — испугаться. Труса, соответственно, называли — «конек», «конила», и не было хуже этого слова оскорбления для «нормального» пацана…
Молча пожав плечами, Сережа свернул и одним, великолепным и грациозным, как ему казалось, прыжком перемахнул через ручей, вляпавшись, правда, на том берегу у самой воды в липкую, скользкую глину.
Теперь его от остальных поимщиков отделяла «речка-вонючка». Ее правый берег оказался сухим, и на нем не стоял стеной уже здорово доставший Сережу ломкий бурьян. Пока пацаны продирались через трещащие джунгли, доходившие даже рослому Буратино почти до плеч, он спокойненько шел себе по жухлой траве, помахивая своей железякой, и странное дело — и страх прошел, и настроение улучшилось, и еще — появилась твердая уверенность в том, что никакого маньяка-убийцу они, конечно же, не встретят и весь их героический поход закончится костром на берегу Волги, печеной картошкой, которую они предусмотрительно захватили с собой, поздним возвращением домой и дежурной выволочкой за несделанные уроки и за то, что он так и не удосужился пообедать.
Пустошь тем временем кончилась. Друзья подошли к подножью холмов, не очень высоких здесь, но там, со стороны Волги, обрывавшихся вниз метров на триста чередой лесистых уступов. Много позже Сережа узнает, что это называется «речной террасой», но в детстве он таких мудреных слов не знал и, как и все в Средневолжске, именовал эти горки «буграми». «Пошли на бугры?» — «Пошли!»
Русло ручья сильно понизилось, образовав небольшую долину, метров двадцать в ширину, скорее даже не долину, а овражек с довольно крутыми склонами. Справа вырос самый высокий Лысый бугор, слева тоже торчала небольшая горка, а худые березки и осинки, росшие тут и там, скрывали окружающий пейзаж. Сергей перестал видеть друзей и слышать их шаги и, пройдя еще с десяток метров, остановился.
Пора было перекурить, да и бродить по этим холмам в одиночку ему не улыбалось. Он собрался было крикнуть Дрозду, что все, тормозим, даже набрал для этого воздуха в грудь, но тут раздался сухой треск ломающейся ветки и сразу за ним — шорох, который обычно издает одежда быстро идущего человека.