– Терраанты называют это «Песнь Крови», – сообщил мне сумасшедший, обозвавший меня героическим, – занятно, правда?
И лезвие подмигнуло – отразило бликом снег. Который скоро очень станет похож на закат. И на многие сорта роз, и на вино, и с чем там еще сравнивают эту чудесную жидкость, которая покидает мой организм.
Которой придется как-то помогать. Потому что у меня уже не особо-то есть голос, и не получится спросить у «клыка»: «Тебе-то это зачем?» Или сообщить ему, что я ни на грош не верю в его вселенское человеколюбие.
А вот в то, насколько самоубийственной окажется его игра с этими тварями – я вполне себе верю. И от этого берет меня досада лютая, потому что и помереть же спокойно не дают. Полежать, помечтать напоследок о пиве и солнечных деньках, о пухлых рыбачках в портах торговых городов.
Печать пришлось колоть занемевшими пальцами – отозвалась с неохотой. Нет, милочка, сегодня нам уже нечего отдавать. Сегодня я – скряга, трясусь над каждой крупицей холода, принимаю все в себя. До чего же это омерзительно, кто бы знал: впускать в себя свой собственный холод, удерживать под кожей и заставлять просачиваться в кровь…
Зато результат будет – в самый раз: вмерзший в сосну я, вместе с извиняющейся миной, а вокруг – моя кровь, тоже замерзшая, так что она перестанет пахнуть так остро. Станет мёртвой, а на холодную кровь йоссы не идут. Кажется, Мел говорила… или Аманда?
Кожа загорелась, зато внутри на вулканы обрушилась лавина. Затряслись пальцы, потом будто вообще пропали, но Печать была тут, и я шептал Дару: держать!
Перед глазами настойчиво летали белые и алые мошки. Потом они вдруг прояснились в лицо Рихарда Нэйша.
– Знаешь, Лайл, – проговорило лицо, – думаю, тебе лучше поспать.
Что-то теплое легко надавило на шею, а потом воющие пятна в отдалении расплылись белым и алым.
АЛОЕ НА БЕЛОМ. Ч. 3
МЕЛОНИ ДРАККАНТ
– Хэээээй! – кричит Грызи на бегу. – Отзови-и-и-итесь! Кто живо-о-о-ой!
Сперва отклика совсем не слышно. А потом громко, призывно ржёт лошадь. Пятьсот шагов. Откликается вторая лошадь, повыше: «И-и-и-а-а-аху-ху!» Пытаюсь применить Дар на бегу – и серое небо с размаху подпрыгивает на макушке, прожёвывает меня и выплёвывает, будто в вир. Колени подламываются. Улетаю лицом в снег.
Мантикоры корявые.
Отключаюсь на пару секунд, а когда продираю глаза, на западе в полный рост переливается Песнь Крови – не меньше дюжины глоток.
Где-то возле озера, то есть пока что нет, но йоссы туда движутся. А лошади всё ржут и ржут, то дальше, то ближе. Подскакиваю, не дожидаясь, когда Грызи добежит до меня и поможет подняться. Машу рукой: в порядке, несёмся дальше.
Хотя порядка во мне – как у Лортена в коттеджике. Клятое Заброшье, будто на яприле по моему Дару прокатилось. То глохну совсем, то теряюсь в звуках, а направление не могу уловить. Спасибо ещё – есть следы двух охотничков. Ведут от места резни.
Потом их пересекают знакомые следы толстых лап. И мне в желудок валится ком солоноватого льда. Несусь за Грызи, наплевав на дыхалку и на Дар. А где-то разливается Песнь Крови, стая идёт на добычу, только туда нам сейчас всё равно не успеть, мы и здесь можем не успеть, алапард подери, что ж за…
Сперва на нас вылетает пара йосс. Красавчики – в серебристых мантиях, с пушистыми хвостами-воротниками, медвежьи мордочки – потемнее. Забавно косолапят и загребают лапами снег, а несутся очень даже быстро. Обнаружив такое явление, как мы, йоссы встают меховыми статуями – в снегу. Потому что – варг же! И кровью никто не пахнет! И вообще…
– Вместе!
Грызи лезет в единение прямо на бегу. Зелень в глазах разрастается и ловит йосс, сначала первого самца, потом второго. Успокаиваются красавчики не с первой попытки, один даже приподнимается на задние лапы и пробует подпеть далёким собратьям. Потом покорно ложится в снег. Я добавляю каждому йоссу снотворного, поглаживая густой мех – спите, малыши.
– Охотились здесь? – спрашиваю.
Грызи морщится: задержать двух йосс сразу, да ещё когда они несутся туда, где кровь…
– Скорее просто случайно оказались, а потом услышали вот это.
Песнь Крови разливается и крепчает на западе, всё так же двигается к Тёплому озеру. Может, там ещё одна лошадь или собака влезла в кровяницу. Надеюсь, у Морковки или Пухлика хватило ума в такое не вляпаться.
– Хэээээй! – подаёт голос Грызи. – Кто живо-о-о-о-ой?
И теперь отклик есть: шагов за триста, два слабых голоса. И лошадиное ржание. Но как будто уже дальше.
Под курткой жарко, вся спина в поту, от волос идёт пар. Колени орут, что вот так долго бегать по снегу в лесу – дурацкая идея. Но я несусь, как алапард или как Грызи (она вообще касается земли?). Прыгаю через поваленные деревья и перемахиваю через канавы. Обегаю кусты кровяницы.
Дуб пузатый, перекрученный и изогнутый. Раскинул уродливые ветви так, будто желает послать север в вир болотный. А на дубе расселась парочка охотников. Несъеденных и на удивление не поцарапанных даже.
Тот, который помладше, при виде нас начинает реветь.
А лошади ржут и ржут, перекликаются, ищут хозяев бедолажки. Ещё впутаются в кровяницу, а тогда уж им конец.
Оставляю Грызи снимать с дуба урожай и бегу охотиться на лошадок. Кричу и подманиваю их ласковыми словами.
Песнь Крови будто запнулась где-то между нами и озером. Заглохла. Кто бы ни стал добычей – тут уже всё.
– Только посмей, Морковка, – говорю зачем-то в воздух. И лезу по снегу дальше: по поляне, через сугробы. Скинуть куртку, что ли? Бег легче пойдёт…
Лошадушки всё-таки выходят на голос. Два невысоких вороных жеребца, бока и грива сплошь в коротких кучеряшках шерсти – на ощупь как каракуль. Крайтосская шерстистая порода. Холод им нипочём, папаня на таких на зимние охоты и выезжал.
– Идите сюда, идите, - маню лошадушек, угощаю сахарком и сухарями из сумки. Лакомства приправляю укрепляющим. – Дайте-ка на вас поглядеть…
Храпят, пугливо косятся на запад и виновато тыкаются теплыми губами в ладонь. Подустали за ночь. Один потерял малость хвоста, но в кровяницу на удивление не влезли. Наших конюхи тоже приучали эту дрянь сходу отличать.
– Не испугались, да? – глажу и глажу их по крупам, расчёсываю пальцами густые гривы. – Остальные понеслись, не разбирая… а вы потихохоньку, с умом, а? Настоящие северяне. Ночь в округе пробродили, вот и молодцы, вот и умницы. А потом вы…
Начали искать хозяев – шерстистые крайтосцы мало что умные и выносливые – ещё привязчивые. Почти как единороги. Это ж они дождались, пока йоссы отойдут и всё утихнет, и начали назад пробираться! Между собой еще перекликались. Вот охотничкам бы мозги, как у этих коней.
Хотя похоже – это лошади как раз тех двух желудей. Богатая сбруя, серебро и тиснение, зелёные цвета. На подковах – герб, Ройдэки, точно, Ройдэки. Знать второго уровня, у них были мечи на зелёных холмах. Оказывается, эта дрянь из меня ещё не выветрилась до конца.
– Поедем-ка к вашим хозяевам, – говорю ласково. Оглаживаю того жеребца, что повыше, вскакиваю в седло. – Ух ты! Не бойтесь, не бойтесь, красавчики!
Взамен Песни Крови – ликующей, радостной, вдалеке теперь раздаётся Песнь Смерти. Яростная и заунывная. «Еээээр! Сме-е-е-ерть!» – всхлипывают вдали йоссы, и я проклинаю свой Дар – не мог продержаться дольше! Но к Печати не обращаюсь. Не хочется упасть с лошади в снег.
Забытое чувство катания на кайеттской шерстистой – плавный, ровный бег. Настоящие кони с настоящей выучкой – чуют, куда можно копыто поставить. В точности как моя Лилия… давно.
– Песнь Смерти, – говорит Грызи вместо здрасьте. Она хлопочет над Желудями, старшим и младшим. От братьев-Ройдэков густо несёт страхом. И ночным сидением на дереве. Младшему вряд ли шестнадцать. Перемешивает на физиономии слёзы и сопли с мазью от обморожений.
Старший рвётся куда-то бежать и что-то рассказывать, укутывает братишку в куртку Грызи и хрипит, что остальные – они все вон там, вон там они… были.
– Были, – отрезаю я, подводя коней поближе. Посылаю Гриз вопросительный взгляд – куда теперь-то? Ясно, что Ройдэки идти не могут, но можно их посадить на коней. Да и самим сесть, эта порода выдержит на раз. И проверить – что там такое случилось на западе. Откуда теперь не слышно даже Песни Смерти.