Свист кнута и дарта сливаются в одно. Серебристое лезвие быстрее арбалетного болта срывается с ладони своего господина, но там, где была Гриз – теперь уже пустое место, только чёрная петля летит, грозясь захлестнуть устранителя за талию.
Нэйш уклоняется – и, проскальзывая под самым кончиком кнута, выбрасывает вперед ладонь с серебристой стрелкой – и теперь уже варгиня ныряет вниз. Уходит в траву, будто в воду, из лежачего положения делая попытку захлестнуть лодыжки противника парализующим хлыстом. Молниеносно перекатывается – и выныривает в другом месте, в искрах инея, уклоняясь от серебристого лезвия.
Волосы у неё собраны в плотный пучок, и мне жаль, что они несвободны.
А щёки горят, и губы приоткрыты, и эта безумная, безукоризненная грация движений, когда она в очередной раз пропускает палладарт мимо себя, и краткие передышки, когда они идут по кругу, по кругу, не теряя контакта взгляда, и музыка утра – первые робкие приветствия птиц в птичьих вольерах…
И я не знаю, зачем смотрю на это – может, затем, чтобы представить её в танце. Лёгкую и воздушную, взлетающую не над травой – над безупречным зеркальным паркетом, и не в клетчатой рубашке с подвернутыми рукавами – в платье цвета весны, которое так пошло бы ее глазам. И… не с ним.
На Нэйше костюм вроде тех, в которых он совершает пробежки по закрытой зоне питомника. Непритязательная рубаха и штаны, которые делают его ещё более хищным – потому что очевидно не идут к зачёсанным назад волосам, к холодной улыбочке коллекционера, к лезвию палладарта, на котором теперь пляшут рассветные отблески.
Он развлекается, и кажется, что движения его лениво-плавны, даже небрежны – в противоположность собранной и серьёзной Гриз. Но дарт устрашающе точен, и он не пропускает ни одной оплошности противницы, не даёт ей даже отдышаться. Свист лезвия, свист кнута, и откаты, и переходы, и по губам можно прочитать насмешливое: «Неплохо, аталия», и я знаю этот взгляд, от него утро вокруг меня вскипает алым.
Потому что он смеет смотреть на неё так. Как на собственность. На часть коллекции.
Может быть, я слежу отсюда, от зарослей, только чтобы увидеть, как его захлестнет наконец черная чешуйчатая петля из кожи скортокса.
С замиранием дыхания наблюдаю – как легко отпрыгивает в сторону Арделл, как кнутовище в её руках выписывает круги и восьмёрки, и гибкое тело кнута змеёй рассекает воздух, делается легче ленточки, вытягивается и взлетает – и как будто живёт…
Но в ответ – взвивается неумолимое серебристое легкое лезвие, в рассветных брызгах как в брызгах крови, и белая цепочка кромсает и режет предзимний день. Нэйш, рисуясь, ускользает от ударов кнута и сокращает дистанцию, и вот наконец Гриз оказывается прижатой к краю поляны, делает неудачный уклон, и лезвие мгновенно взвивается и стремится – ужалить…
Ноги делают короткий рывок – оттолкнуть, заслонить…
Поздно?
Не нужно.
Глаза полулежащей на земле Арделл наливаются зеленью – будто впитав в себя травы. И Нэйшу приходится в перекате уходить от Морвила.
Гризельда поднимается, отряхиваясь от росы – и смотрит на новый танец: алапард против человека. Морвил морщит нос и обворожительно, радостно улыбается – наверное, это не в первый раз. Улыбочка Нэйша становится напряженной и застывшей.
Атархэ в ладони сосредоточенно замирает.
А я слышу тихий вздох из кустов – и понимаю, что не один.
Уна спряталась куда лучше меня – её почти совсем не видно за ивняком. Она была там всё время – и я не заметил?! Единый в небесах… она могла подумать, что я пялюсь на главу «ковчежников», а между тем у меня, разумеется, есть причины здесь быть.
– Красиво, да?
Кажется, я раньше даже не слышал ее голоса: в лекарской она тут же пряталась под волосами, зыркала пугливо, кивала или мотала головой.
– Что?
– Я иногда хожу сюда смотреть, – голосок у нее – будто песня тенны, которая только-только подала голос. Трепетный и прерывистый. – Они тут… бывает, что тренируются. По утрам. Когда у неё есть время и если Рихард в питомнике. И я иногда тоже хожу. Просто это красиво, да?
Красиво – и жутко. Человек против алапарда. Грация прыжков, и скорости, и мягких лап – против стремительности и быстроты полета дарта. Захватывающе, и каждую секунду кажется – вот, сейчас всё… он коснётся лапой… Нет, дарт же был нацелен ему прямо в горло… вот, алапард упадет на Нэйша в прыжке… Нет, лезвие почти же горла коснулось!
Пока ты понимаешь, что это происходит не в первый раз, и человек и зверь только обозначают удары, не доводя их до конца. Намечают атаки – и проводят их не полностью. Игра? Тренировка? Небольшая схватка двух хищников?
И быстрота, и гибкость, и немигающие скрестившиеся взгляды, и Морвил делает вид, что разъярён, а губы Нэйша сошлись в узкую полоску, и ему приходится напрягаться – чтобы избежать взмахов немаленьких лап и опасных длинных прыжков.
А Гриз Арделл смотрит на этот непонятный танец внимательно и серьёзно – то ли прикидывая что-то, то ли оценивая, и рассветные лучи просачиваются через ветви ив и коронуют ее солнечными бликами…
– Да. Красиво.
Уна выступает из зарослей и немного приближается, не отрывая взгляда от поляны. Наконец-то могу рассмотреть её лицо – бледное, тонкое, с огромными голубыми глазами, нервными губами и сеточкой вен на висках. Взгляд наполнен болезненной жадностью, и смотрит она неотрывно…
Не на Морвила, конечно. На Нэйша, который ныряет под прыжок огромной кошки, перекатывается и встаёт, направив дарт алапарду в бок.
Единый в небесах… ну, вот что она в нём нашла. Что они в нём все нашли?
– Никто так не может, – тихонько говорит Уна, не отводя взгляда от зрелища. – Против алапарда один на один. Это никто и никогда так не мог.
Не разочаровываю ее тем, что были Мечники, которые в одиночку выходили на алапарда, тоже с атархэ. И даже маги Воды.
И что если бы Морвил ударил бы в полную силу – Рихард Нэйш был бы уже минут пять как мёртв.
Эта пляска с алапардом – выматывающая, жестокая, но всё-таки тренировка, на грани напряжения всех сил и всей быстроты, но закончиться она может только одним.
Морвил ускоряется – и на миг я перестаю понимать, что происходит. Вижу только растянувшегося на траве Нэйша и алапарда, который на нем разлегся. Клыки Морвила нежно сжимают запястье устранителя. Предупредительно.
Вечерней печальной птицей вскрикивает Уна рядом.
А мне становится холодно. Не потому, что я только что воочию видел скорость алапарда.
Возле виска зверя вкрадчиво маячит неизменный серебристый блик.
Все силы неба – он все-таки успел.
Звонко поет кнут – и поперек палладарта ложится черная кожа скортокса. Рука у Арделл прямая и напряженная – готова рвануть кнутовище на себя.
– Так… нечестно, - шепчет Уна. – Она это… нечестно. Двое на одного! Она иногда бывает такой подлой!
Она готова заплакать. А я не могу оторваться от сцены на выбеленной инеем лужайке. Где Гризельда Арделл замерла и чего-то ждет. Хода противника?
Спутанный кнутом дарт падает на землю – атархэ услышал волю хозяина. Хозяин лежит на траве, под придавившим его обширным гладким телом. Внушительная пасть – и предплечье в ней, между желтоватых клыков.
Дрожащее дыхание Уны. Пристальный взгляд Арделл. Весёлое, озорное подрагивание кончика хвоста алапарда.
…и тонкая стальная игла охотничьего ножа, которая прижимается к шее зверя. Откуда нож? И главное – в какой момент он успел его достать?
Арделл машет рукой – кажется, разочарованно. Морвил освобождает руку Нэйша и отходит – тот прячет нож и встаёт. Подбирает дарт из травы и что-то насмешливо говорит Гриз.
– Нечестно, – упрямо шепчет Уна.
– М-м-м, – вспоминаю, что так и не ответил. – Весьма… несуразное создание.
Морвил, изнывая от свободы и игры, валяется по хрусткой траве. Арделл что-то доказывает Нэйшу, сворачивая скользкие от воды кольца кнута. Устранитель отвечает, стоя чересчур близко от неё. Потом оборачивается в нашу сторону и делает приветственный жест.