– Молодой человек хорошо знает историю родов и гербов. Олкест… так?
– Воспитанник Драккантов, – шелестит Старуха. – Вы понимаете, господин Олкест… вы, конечно, понимаете. Род Орэйга никогда ещё не прерывался. Даже трагически погибший Орэйг Восьмой успел оставить потомка – единого потомка, как заведено. Вы понимаете, что это для нас не просто животное, не питомец, но – символ Рода, фамильная драгоценность, оживший герб…
Паучье гнездо. И эти… закутавшиеся то ли в паутину, то ли в туман. Отжившие своё – даже дети. Будто изголодавшиеся или высосанные кем-то досуха. Тонкие лапки, слабые плечи. Пристально следящие из полумрака глаза потомственных Стрелков. У всех одна и та же Печать на ладонях. И лёгкий сквозняковый шелест. Умоляющий:
– Вы должны понимать, что мы не можем потерять его… не можем.
– Но вы же… обращались к другим специалистам?
Линешенты хором кивают, не спуская страшновато-пристальных глаз. Лучшие врачи, да. Лучшие маги. Ничего не обнаружили. Порекомендовали варга.
– Вы должны понять… наша фамильная драгоценность… мы не можем потерять его… любые условия, любые деньги…
На «любые деньги» Младший начинает огорчённо кряхтеть и чесать лоб с залысинами. Видать, с деньгами у древнего семейства Линешент как-то не очень.
Грызи тяжко вздыхает.
– Это очень редкое и тяжёлое заболевание, – и делает брови трагическим домиком. – Лечение может потребоваться длительное. Не особенно дорогое, но – долгое. Нужно будет провести кое-какие анализы… может, вызвать сюда ещё кое-кого из моей группы. И, я так понимаю, что лечение возможно только здесь? Вы ведь не рискнёте отдать Орэйга в чужие руки. В таком случае он должен быть под постоянным присмотром кого-то из нашей группы.
Паучье племя раскидывает паутину. Приглашает остаться в холодном и пыльном поместье на сколько угодно.
От вида апартаментов можно провалиться в прошлое веков этак на пять назад. Тяжёлые и пыльные балдахины. Поеденные молью гобелены по стенам. Картины, которые тебе череп проломят – если свалятся. И – сырость и полумрак, и древнющие камины с гнутыми решетками не разгоняют ни того, ни другого.
Грызи заявляет, что нам надо посоветоваться. Выставляет из своей комнаты служанок в коричневых платьях. Прикрывает дверь. Достаёт из сумочки «Злое ухо» – артефакт против прослушки. Мастерградская работа, дорогая, усыпанная мелкими рубинчиками бляшка. Явно одолженная у нойя.
Артефакт работает от огня, так что Грызи суёт его в камин. И по комнате начинает гулять лёгкий будто бы шорох. А мой Дар глохнет: артефакт работает в обе стороны.
– И зачем это тебе понадобилось? Видно же, что геральдион в норме. Ещё и в какой.
Шерсть не выпадает, глаза блестят, нос холодный и влажный, с языком, деснами, зубами всё прекрасно, из пасти ничем таким не несет. Реакции не притуплены, боли явно не испытывает, разве что ленивый малость.
– Его тут разве что под хвост ещё не целуют. Он еще нас с тобой переживёт.
– Очень сомневаюсь, – бормочет Грызи, глядя в расплясавшееся пламя.
Рыцарь Морковка каким-то чудом еще не орет мне: «Я ж тебе говорил!»
– Но если зверь здоров, то зачем вам понадобилось вводить в заблуждение хозяев…
– Ну, – говорит Гриз, оборачиваясь от камина. – Дело вроде как в моих ощущениях как варга.
– То есть, в том, что вы увидели в сознании животного?
– Скорее уж, в том, что я не увидела в этом животном сознания. Понимаете, господин Олкест… По моим ощущениям – этот геральдион мёртв.
ФАМИЛЬНАЯ ДРАГОЦЕННОСТЬ. Ч. 2
МЕЛОНИ ДРАККАНТ
В старинном зеркале – моё лицо. Точь-в-точь – если бы меня бахнули по темечку картиной. Рядом – физиономия Яниста, с недоверчивой, сомневающейся полуулыбкой:
– А вы не могли ошибиться?
– Так уж вышло, что я вполне способна отличить живого зверя от мёртвого.
– Но вы же понимаете, что геральдион выглядит… даже избыточно живым?
– В этом-то вся проблема.
– А вы не думаете, что в таком случае мы немедленно должны сообщить хозяе…
– Морковка, заткнись. – Ага, так и скажем прямо: ваш символ рода сдох, простите-извините. – Грызи, что ты вообще разобрала?
Гриз протягивает пальцы к огню – и отдёргивает. Будто играет с кусачими язычками пламени.
– Базовые инстинкты, на поверхности. Боли нет, хочется пить, спать, испражниться. А сознание будто… Будто его что-то выжрало. Пустота, или скорее, воронка. Ни эмоций, ни понимания, где он и кто вокруг. Это непохоже на спящего или даже на умирающего. Даже на сознания рептилий. Просто чернота, тяга, что-то липкое, будто паутина…
– И что ещё?
Грызи трёт лицо, будто стирая с него остатки липкой гадости. Выдыхает в ладони:
– И голод. Эта штука – что бы оно ни было – голодна. Понимаете теперь, почему я разобраться решила?
У меня-то сомнений нет: Грызи сказала, что оно дохлое – значит, оно дохлое. Падаю с размаху на кровать с мерзким балдахином.
– Некромантия?
Есть не так уж и мало способов сделать мёртвое – живым. Вернее, придать ему видимость живого, на время. С какими-нибудь гнусными целями. Все до одного способы – под строгим запретом, так что Линешенты уже увязли, как муха в соку паучьей сливы.
– Некромантия так не работает. Он не должен бы есть, пить… да и выглядеть таким здоровым.
Ага, не говоря уж о том, что темные практики – удел всего-то пара отмороженных сект. С которыми изо всех сил борются законники.
– Есть продвинутые некрозелья, Конфетка рассказывала. Позволяют сохранить внешний вид и видимость сознания на пару лет. Или какой-то артефакт? Кто-нибудь из Мастерграда. Из изгнанных Мастеров.
Как бы Его Светлость насмерть не удавился своим возмущением.
– Может, это вообще иллюзия, – хмуро говорит Грызи. – Или они призвали из Запределья какую-то иную сущность…
– Если демон, то не по нашей части. Нужно вызывать ребят из Акантора… или кого-нибудь из этих Орденов, которые умеют с этим справляться.
– Вот только что бы это ни было – оно в оболочке геральдиона. Так что…
–- Давайте проясним, – рожает наконец Морковка.
Пыхтит он гневно, но как-то не срывается на вопли про «чушь» и «аристократическое семейство».
– Вы считаете, что кто-то около полугода назад убил королевского геральдиона семьи Линешент. Это ведь в то время началось ухудшение состояния Орэйга? Потом над… уф-ф, Единый, дай мне сил… над зверем был проведён некий обряд, а может, здесь виновато зелье, или, что вы там еще предполагали, артефакт? В любом случае, вы считаете, что этот геральдион – что-то вроде видимости, магической куклы, или…
– Вы отлично излагаете, господин Олкест.
Он на это мастак. Говорить, краснеть и сверлить глазами Грызи у него отменно выходит.
– При этом вы полагаете, что с этим может быть связан кто-то из самой семьи, я верно понял?
Фыркаю так, что на меня сыплется пыль с балдахина.
– Может, это местный конюх-некромант.
– Но ведь это же абсурд! – возмущается Его Светлость. – Если это кто-то из Линешентов, зачем они тогда позвали вас?
Грызи коротко кивает. Наполовину одетая в пламя камина.
– Хороший вопрос, господин Олкест. А вас, например, не насторожило, что все члены семьи Линешент считают своего питомца больным? Вот уже столько лун – притом, что все врачи твердят им обратное, а симптомов и вовсе нет?
– Что вы хотите этим сказать?
Эта тварь с ними как-то связана – вот что Грызи хочет сказать. Паутина, угу. И взгляды, взгляды семейки, прикованные к семейной реликвии. Жадно подмечающие – чего пушистая реликвия хочет.
Морковка с трудом, но осмысливает.
– Может быть кто-то из вхожих в дом или даже слуг – если их снабдили нужными инструкц… – тут он ловит себя на том, что начал развивать версию Грызи. И вянет, как тюльпанчик.
– Что делать будем? – спрашиваю, пока Его Светлость не воспрянул.
Ясное дело – что. Выяснять, что за дрянь тут происходит. У нас всё-таки заказ на больного геральдиона. Геральдиону, конечно, лекарства уже не нужны. Но контракт есть контракт.