В подступающих сумерках порт вырастает впереди — запах смолы и рыбы, покрикивание грузчиков, нагромождение складов, «деловых домов», яркие огни кабаков. Но Хаата тянет за рукав в сторону от порта, на неприметную тропу, а потом в холмы — на такой местности удобно скрывать контрабандные базы…
Здание похоже как раз на такую базу — или на одиноко стоящий склад. У хозяина помятая физиономия бывшего пирата и протез руки. По Хаате скользит равнодушным взглядом, Гриз окидывает цепкими прищуренными глазками. Жестом показывает — входите — и шаркает куда-то вглубь помещения.
По тому, как ловко даарду пробирается между старыми ящиками вдоль стен, становится ясно, что она бывает здесь часто.
Это и впрямь бывшая база контрабанды — а может, она использовалась для работорговли, потому что Хаата отыскивает тайный люк, ведущий в подвал. Они спускаются по ступенькам в полутьму, и в этой полутьме есть живое. Что-то дышащее, подвывающее. Пахнущее кровью и умирающими листьями.
— Хаата…
Светильники из ракушек флектуса вливают в подвал тоненькие ручейки призрачного голубоватого света. Можно рассмотреть прочную, частую решётку, которой немаленький подвал перегорожен надвое. За решёткой — вороха соломы и скорченные тела.
Изломанные позы — как после агонии. Лица повёрнуты в сторону решётки, глаза открыты, но бессмысленны, тусклы и неподвижны. Двигаются лишь руки — тонкие землистые пальцы изранены и с обломанными ногтями. Пальцы разрывают солому, скребут надёжную, каменную кладку пола — безостановочно, словно пытаются непременно докопаться до земли, вцепиться в неё, прорасти, а потом…
Что потом?
Их восемь, и они из разных общин даарду — видно по отличиям в одежде. Трое мужчин, пять женщин. Разный возраст — тому пареньку лет четырнадцать, а женщина у самой решётки — глубокая старуха…
— Что это, Хаата?
— Добрые сосуды, — отвечает даарду. Она стоит рядом — и в птичьем голосе боль. — Полные сосуды… Гляди.
Глаза старухи останавливаются на лице Гриз. Всё с тем же бессмысленным выражением на лице даарду медленно поднимается на ноги, склоняет голову — едва ли не до хруста шеи, и не своим, грубым голосом говорит на общекайетском:
— Освободи.
Рядом с ней встаёт истощённый молодой мужчина — лицо с синяками и царапинами. Приникает к решётке и ползёт по ней вверх, словно плющ, и тоже просит — всё тем же хриплым, грубым голосом, будто в горле застряло что-то распухшее:
— Освободи.
— Освободи… — шепчет юный паренёк, уставясь через решётку.
— Освободи, — царапает стену хрупкая женщина лет сорока. Они теперь поднимаются разом — или их поднимает невидимая рука, потому что в глазах — всё та же пустота, бездумная, перемешанная с немым, задавленным страданием.
— Освободи, — голоса перемешиваются, сливаются в единый, утробный гул, и Гриз невольно делает шаг назад — ей кажется, это гул моря, и сейчас налетит волна…
Восемь тел разом ударяются о решётку, протягивают через прутья руки — и исторгают из себя единый, пронзительный вопль:
— Освободи! Освободи! Освободи!!
Скрюченные пальцы царапают воздух, изломанные ногти, искажённые лица — и пена на губах: даарду бьются и кричат невыносимым, высоким криком, и Гриз видит, что их руки искалечены точно так же, как у Хааты.
Хаата смотрит на собратьев с упрямым, злым выражением на лице. В голубоватом сумраке глаза её горят зелёным. Когда Гриз невольно подаётся навстречу к протянутым рукам, израненным пальцам — Хаата отталкивает её назад. Прикрывает лицо рукавом и швыряет сквозь прутья решётки маленькую хрупкую ампулу, которая взвивается бирюзовой дымкой.
«Бирюзовый сон» — одна из ампул с патрулирования.
Вслед за Хаатой Гриз отходит назад, вытаскивает и натягивает антидотную маску. И ждёт действия зелья — ждать приходится почти две минуты, хотя средний яприль обычно засыпает мгновенно.
«Осво-бо-ди…» — словно шторм стихает по ту сторону решётки, и удары волн о берег становятся всё реже. — «Ос…во… бо…»
Тела корчатся на соломе — и на той грани, когда уже близок сон, даарду как будто начинают приходить в себя: кто-то рассматривает руки, мальчик всхлипывает…
Потом — тишина. Сонный присвист восьми терраантов в подвале. Тусклый перламутр флектусов. И лицо Хааты — такое же мертвенное, как и у её сородичей.
Но Гриз кажется — есть что-то ещё. Что-то, увиденное или почувствованное не так уж и давно. Слабый запах плесени, а может, паутины — в каменных стенах подвала. Тонкая-тонкая серебристая плёнка — глаза терраантов словно затянуты паутиной, пока они кричат и бьются — рассмотреть сложно, но если прикрыть глаза, вспомнить, всмотреться мысленно…